Книга Петр Лещенко. Все, что было. Последнее танго - Вера Лещенко

Еще до войны я услышала в трамвае очень смешной диалог. Одна мама гордо говорит другой:

– Мой Олежек учится на Ойстраха, и учитель сказал, что мой мальчик обыкновенный гений. Мне его надо беречь.

– Слушай сюда, мой тоже на Ойстраха учится. И про моего Васеньку Соломонович сказал, что мальчик – обыкновенный гениальный музыкант. С твоим Олегом он сколько раз в день занимается?

– Два. А что?

– Тогда твой, правда, гениальный. Учитель с такими чаще занимается.

Эту фразу Столярского – «Ваш мальчик – обыкновенный гениальный музыкант» – я потом часто встречала. Кстати, потому и самого профессора Столярского называли «обыкновенный гениальный одессит».

В начале войны Столярский с женой и дочерью эвакуировались в Свердловск, где Петр Соломонович тоже организовал при консерватории детскую музыкальную школу. Когда я была в Свердловской области на гастролях, узнала, что Столярский и там был любим и популярен, что мечтал вернуться в Одессу, но умер, не дожив до Победы. В Одессе его школа сгорела, а может, ее разбомбили. Восстановили школу в конце 1950-х стараниями великих учеников Петра Столярского, вернув школе имя учителя.

Мне очень хотелось рассказать о Столярском, потому что хорошо помню твою реакцию при упоминании одного его ученика, который при первой возможности эмигрировал из страны и стал музыкантом с мировым именем. У нас с тобой с первого дня знакомства существовало негласное правило – политики не касаться. Тогда ты впервые нарушил его:

– Девонька моя милая, не осуждай. Этот человек мечтал о других высотах. Здесь он мог только научиться играть на скрипке, здесь великие учителя, но дальше – тупик. И Столярский большего заслужил. Он, считай, самоучка. Когда Столярский уже был известен как педагог, когда его называли талантливым скрипачом, и он играл в оркестре оперного театра, его вынудили пойти учиться, чтобы он получил диплом музыкального училища и, чтобы его могли оставить в оркестре. Отделы кадров в самоучек не верили, у них свои нормы были.

– Откуда вы все это знаете? Кто тебе сказал? (Мы тогда были едва знакомы, и я, обращаясь к тебе, путалась между «ты» и «вы».)

– Я, моя девочка, давно живу, потому и знаю.

Я почувствовала твою боль. Ты говорил о себе. Спросила тебя:

– А ты – самоучка? Кто вас научил так играть и петь?

– Это был виртуоз, гениальный цыган, у него гитара разговаривала. До него я немного играл и пел в церковном хоре. Старик меня научил чувствовать струны, музыку. Я тебя обязательно повезу в Кишинев, и мы пойдем в церковь, в которой я начинал петь.

– И со стариком познакомите? Он тоже живет в Кишиневе?

Мне не забыть твоего лица. Тебе было приятно вспомнить музыканта-цыгана. Но мой вопрос повис в воздухе. Так часто бывало и потом, ты не отвечал, а просто переводил разговор на другую тему. Почему? Была часть твоей жизни, которую ты не хотел мне открывать. Жалел о чем-то, а может, опасался, что не пойму? Имена не назывались, подробности умалчивались. Много позже я поняла, что тебе было важно уберечь уважаемых тобой людей. В политической круговерти того времени не в том месте и не с теми людьми случайно оброненное имя могло сделать его обладателя врагом и преступником. Ты был осторожен, когда речь шла о жизни других людей. Да и меня хотел защитить? Меньше знаешь, меньше рискуешь. Все возможно, но я точно знаю одно: ты не стыдился своего прошлого. Тебе нечего было стыдиться.

Тогда ты снова заговорил о Столярском:

– Веронька, а ты знаешь, что один только ученик не прославил моего тезку?

– Таких у Столярского просто нет.

– Был. Учился на скрипке играть, а стал писателем. И написал рассказ о Столярском, правда, в книжке учитель был под другой фамилией.

– Значит, прославил, но по-другому. А кто этот писатель?

– Тебе лучше не знать. Удивляюсь, что Столярского не тронули.

Я не поняла, кто не тронул, почему, но спрашивать не стала. Многие десятилетия спустя я вспомнила тот разговор, и мне захотелось узнать неназванное тобой имя. Со мной такое случалось часто. Вспомнится что-то недоговоренное, и я, как в омут с головой, бросалась на поиски людей, имен, документов, книг, песен. Мне казалось, докопаюсь до истины, и откроется нечто новое о тебе, очень важное, очень нужное. Чаще надежды не сбывались, но ценно то, что я больше открывала тебя. Узнать имя писателя помогли знакомые, которые учились у Столярского. Ты говорил об Исааке Бабеле. А рассказ тот назывался «Пробуждение» – о «фабрике вундеркиндов» под руководством профессора Загурского: «Все люди нашего круга… учили детей музыке… Одесса была охвачена этим безумием больше других городов. И правда, в течение десятилетий наш город поставлял вундеркиндов на концертные эстрады мира… Когда мальчику исполнялось четыре или пять лет, мать вела крохотное, хилое это существо к г. Загурскому.

Загурский содержал фабрику вундеркиндов, фабрику еврейских карликов в кружевных воротничках и лаковых туфельках. Он выискивал их в молдаванских трущобах, в зловонных дворах Старого базара. Загурский давал первое направление, потом дети отправлялись к профессору Ауэру в Петербург. В душах этих заморышей жила гармония. Они стали прославленными виртуозами».

Я прочитала «Конармию» и «Одесские рассказы». Узнала, что Бабель был расстрелян в 1940 году за антисоветскую террористическую деятельность, посмертно реабилитирован в 1954 году. Бабель – «террорист». Понятно, почему в моей школе его не проходили.

В Одессе по соседству с нами жила семья Нила Топчего. Нил был солистом оперного театра. Тебе общение с Нилом явно доставляло удовольствие. Тогда, в 1942 году меня это удивляло. Думала, как так получается: ты, мировая известность, а так по-мальчишески восторженно-почтительно смотришь и слушаешь дядю Нила. Не отрицаю, Топчий был артист замечательный, гордость театра, но он был солистом местного значения. В Бухаресте ты часто вспоминал, как вы пели с Нилом в церкви, у нас дома. В письмах к моей мамочке ты, как всегда, опасаясь называть имена, часто спрашивал о Ниле: «Как поживает наша Опера, привет другу сердца моего». Тебе нравилось, как ты сам говорил, высокое искусство. Оказывается, ты мечтал петь в Опере, не раз в этом признавался. Говорил, что сам придумывал постановки к операм, когда молодым был. Я спрашивала, где брал партитуры, а ты в ответ: «У артистов».

В 2008 году в Одессе вышла книга «Хочемо до України!» («Хотим в Украину»). Авторы книги Александр Добржанский и Владимир Старик и тебя вспомнили:

«…Одним из таких на скорую руку сколоченных коллективов был так называемый „Народный театр”, организованный в 1923 году Петром Лещенко, который выступал под псевдонимом Петр Мартынович. Это был способный и многосторонне увлеченный человек, организатор, режиссер, актер, певец и танцор. Он знал на память всю партитуру оперы „Запорожец за Дунаем”. Лещенко поставил тогда в Черновцах несколько спектаклей, между прочим, и оперу „Запорожец за Дунаем” и драму „Сватовство в Гончаровке” Г. Квитки-Основьяненко. В „Запорожце за Дунаем” Лещенко с большим успехом сыграл Карася, Екатерина Синюк-Голдшмидт – роль Одарки, начинающая тогда артистка-любительница Фелиция Добростанская – роль Оксаны, а студент Максим Кухта – роль Андрея. Максим Кухта исполнял несколько лет подряд в театре товарищества „Русский мещанский хор” все тенорные роли. В пьесе „Сватовство в Гончаровке” Лещенко удалась роль Стецка. К сожалению, в условиях того времени театр на Буковине не мог дать Петру Лещенко постоянного материального обеспечения, и он вынужден был оставить театр и перебрался жить в Бухарест…»