Книга Храпешко - Эрмис Лафазановский

Они должны быть либо внутри, либо снаружи.

Пока он обдумывал эту мысль, он тяпнул ножницами себе по пальцу, и из него потекла тонкая струйка крови. Прежде Храпешко никогда не резался ножницами. Нет! Такого не случалось ни разу в жизни. Свои движения он довел до совершенства, так что ему не приходилось думать о том, как обрезать виноградную лозу, просто потому, что он делал это с таким мастерством, что любая ошибка была исключена. Но теперь это произошло, и его удивлению не было предела, когда он почувствовал в указательном пальце правой руки резкую боль, как будто его укусила оса. Но на лице у него не дернулся ни один мускул. Он ничем не показал, что ему больно, даже не остановился, чтобы посмотреть, в чем дело. Он прекрасно понял, в чем дело. Но если хоть чуть-чуть приостановиться, даже если просто посмотреть на палец, и если это, пусть краем глаза, увидит еще кто-то, его славе придет конец. Поэтому он молча продолжал работать и размышлять. Кровь, которая текла из указательного пальца, он время от времени вытирал молодыми листьями, пока она, неизвестно отчего, не перестала течь.

Облака медленно поднимались к пикам Монблана. За горизонтом угадывалась Италия.

Все, что нужно было сделать, это выбрать наиболее подходящий день и наиболее подходящее время. Он хотел поискать стеклышки.

Он выбрал день — среду. Время — ближе к вечеру.

Священники разошлись по требам. Дверь в церковь была закрыта, но каждому было известно, что если хочешь войти, достаточно ее толкнуть.

Храпешко толкнул и вошел. Внутри, как это обычно бывает в церкви, было холодно. А там, наверху, у Господа, должно быть, еще холоднее. Мрачно и холодно. Он закрыл за собой тяжелую дверь и зашагал прямо вперед к уже знакомому месту. Сел. Поднял глаза и увидел ту же картину, что видел несколько дней назад. Не хватало тех, же кусочков стекла. Потом Храпешко внимательнее осмотрел церковь. Теперь ему удалось лучше разглядеть мраморные скульптуры Богородицы и Иисуса. Их лица были белыми, а глаза грустными. Он опять посмотрел на отверстие в окне и стал глазами мерить вертикально вниз, ища место, где могли бы быть отвалившиеся кусочки. Он встал и направился туда где, как он думал, были стеклышки. Ничего.

Значит, они снаружи, на улице.

Вдруг перед входной дверью послышались шаги, и Храпешко, сделав несколько прыжков, сумел спрятаться под лестницей, которая вела в верхнюю часть церкви, и оттуда, затаившись, стал наблюдать за происходящим.

Сердце у него сжалось, как у цыпленка.

14

В церковь вошел мастер.

Храпешко мог распознать в человеке мастера с любого расстояния. У него задумчивое выражение лица, плечи расправлены, голова заброшена чуть назад, глаза вместе с носом подняты вверх. Походка у него медленная, движения плавные. В одной руке у мастера всегда какой-нибудь мешок с инструментами, в зависимости от профессии, а другой он широко размахивает при ходьбе. Мастера на простых смертных смотрят с презрением, словно простые смертные не такие же мастера, но в другом ремесле. Когда они работают, пальцы их действуют слаженно. Каждый палец знает, куда направиться и что делать. Есть пальцы главные, есть, которые просто помогают в работе этим главным пальцам, а есть пальцы, которые вообще не нужны. Мастера знают все это и умеют использовать пальцы наилучшим образом. Раньше и в Скопье было много мастеров, целая куча, но все они куда-то поразбежались, как будто там буйствовала чума.

Этот мастер почти не отличался от других, разве что у него были длинные белые волосы, стянутые на затылке в хвост красной лентой. У нею был весьма романтический вид! Храпешко показалось смешным, чтобы мужик завязывал волосы хвостиком, но он сказал себе, что уже много всякого повидал на белом свете, переживет и такое.

Мастер сначала постоял под разбитым окном, посмотрел вверх, потом быстро вышел и вернулся с лестницей. Приставил ее чуть ниже стекла, открыл сумку, вытащил оттуда какие-то инструменты и полез наверх.

Храпешко тогда удалось увидеть следующее:

как маленьким молоточком он выбил еще несколько стеклышек из картины;

как слез вниз и достал из мешка другие цветные стекла, залез обратно и вставил их в те места, где их не хватало;

вставил кусок плаща Богородицы.

Поменял кусочек синей головы лошади; желтого лица человека, молящего о помощи; часть прозрачного голубого неба и желтых прозрачных лучей силы, исходящих от Иисуса; часть: Божьего ока — синего, всепроникающего, созидательного, в котором при желании можно было прочитать все сотворение мира; часть охряной земли, по которой ступают смертные; часть Вселенной.

Потом какой-то смесью, вроде клея, он укрепил стеклышки на своих местах.

Пока мастер делал все это, он не напевал и не насвистывал, не подмигивал налево и направо, не пил вино. Храпешко были видны его длинные тонкие пальцы, повинующиеся его спокойному взгляду. Он, казалось, даже не дышал во время работы: как будто был не такой человек как все, он как будто слился с Богом воедино.

За полчаса мастер закончил дело, собрался и вышел из церкви.

Храпешко вышел сразу за ним, обошел церковь и быстро-быстро собрал кусочки стекла, разбросанные по траве, а потом незаметно пошел вслед за мастером.

Деревни уже затихли. В лесах было полно пьяных и шлюх, готовых лечь с кем угодно. Мастер шел медленно, тихим шагом, так, что Храпешко было нетрудно следовать за ним. Он дошел за ним до дороги, по другую сторону которой была Германия. Увидел, как мастер вошел в большой дом с двором. Дом был больше похож на бункер, на нем торчала большая труба, из которой шел темный и густой дым. Все вокруг дома было усыпано осколками стекла: битыми, большими, маленькими, прозрачными, матовыми. Рядом несколько поленниц дров, ведра, в которые несколько человек наливали воду. Пропотевшие рубашки.

Давно уже наступила ночь. На небе сверкали холодные звезды. Чем ближе Храпешко подходил к дому, тем становилось теплее. Он обошел дом сзади, где начинался лес. Там он залез на какой-то камень и увидел, что у маленького дома во дворе нет крыши, только большая дымовая труба, которая выходила откуда-то снизу. И именно тогда, в тот момент, едва удерживаясь на гладком камне и прижимаясь, чтобы не упасть, к скале, Храпешко увидел нечто самое странное в своей жизни.

Это было что-то вроде печи.

Двое рабочих совали в нее большие и длинные железные трубки и потом оттуда, из печи, вынимали маленькие раскаленные солнца. Потом дули в трубки, и солнца понемногу начинали увеличиваться. Как только они приобретали необходимые очертания, их ставили в какие-то формы и опять начинали с самого начала.

Печь для бутылок.

— Ах, как здорово! Ах, как чудесно! — восхищался Храпешко. — Такого у нас не было и не будет!

Когда мастер вошел в мастерскую, двое рабочих оставили свое занятие, встали и поздоровались с ним, приветствуя его странным движением руки в воздухе. Мастер, не сказав ни слова, подошел к столу, на котором стояло множество разноцветных бутылок и стеклянных предметов, и стал их разглядывать. Он поднимал их, смотрел сквозь них, подносил к носу, нюхал, потом он закрывал глаза и проводил своими грубыми руками по их гладкой поверхности, а в конце стал стучать по ним металлической палочкой. Каждая бутылка издавала свой особый звук, мастер подносил каждый предмет к уху и делал гримасы, соответствовавшие звуку бутылки.