Книга Мадонна Семи Холмов - Виктория Холт

– Он сегодня придет. Обязательно. Он ждет сообщения от нашей мамы.

Лукреция внимательно слушала: она не всегда понимала то, о чем говорили братья, а они, казалось, забывали, что ей всего два года, шестилетний Джованни и семилетний Чезаре вели себя совсем как взрослые, они были такие большие и важные!

– И знаешь, почему? – осведомился Джованни.

Она покачала головой, и Джованни рассмеялся – ему нравились тайны, приятно было ими делиться, но еще приятнее держать их при себе, с восторгом ожидая того мгновения, когда можно будет, наконец, открыть секрет. И вдруг Джованни посерьезнел, и Лукреция поняла почему: к ним подошел Чезаре.

Лукреция с улыбкой повернулась к нему, но Чезаре смотрел на Джованни.

– Не твое дело говорить ей об этом.

– Я могу сказать ей точно так же, как и ты, огрызнулся Джованни.

– Я старший. Это мое дело, – объявил Чезаре. – Лукреция, не слушай его.

Лукреция, по-прежнему улыбаясь, покачала головой – хорошо, она не станет слушать Джованни.

– А я хочу ей рассказать и расскажу! – закричал Джованни. – Я имею такое же право, как и ты, даже больше… Это я первый решил ей рассказать!

Чезаре схватил брата за волосы, Джованни извернулся и лягнул его, Чезаре в ответ тоже стукнул Джованни ногой, братья сцепились и покатились по полу.

Лукреция сохраняла спокойствие – она уже насмотрелась на их драки и теперь просто наблюдала, как шло очередное сражение, сражение за нее: она знала, что чаще всего именно она была их причиной.

Джованни вопил от боли, Чезаре – от ярости. Когда они так дрались, служанки боялись к ним приближаться: женщинам разнять их было не под силу.

Чезаре прижал Джованни к полу, и Джованни крикнул, задыхаясь:

– Лукреция!.. Наша мама…

Но тут Чезаре изловчился и зажал брату рот. Глаза Чезаре стали совсем черными от злобы, лицо побагровело:

– Я скажу! Это мое дело! Лукреция, наша мама рожает ребеночка!

Лукреция во все глаза смотрела на братьев, ее пухлый ротик открылся от изумления. Чезаре был явно польщен. Он чувствовал воодушевление, как будто он был виновником и самого события. Лукреция снова дала ему почувствовать его значимость, как тогда, когда еще лежала в колыбельке и с силой цеплялась пальчиками за его палец.

Он отпустил Джованни, и мальчики вскочили на ноги. Сражение, одно из многих, было окончено. Теперь они были готовы спокойно рассказать сестричке о новом ребенке, покрасоваться перед ней, похвалиться своей осведомленностью о том, что происходило за стенами детской.

Ваноцца ждала кардинала. На этот раз родился мальчик, но успокоения это ей не принесло.

И у нее были основания для беспокойства.

Вот уже два года, как она замужем, но кардинал продолжал посещать ее, однако визиты становились все реже и реже, а до Ваноццы все чаще и чаще доносились слухи о прекрасных молодых женщинах, которыми интересовался кардинал.

Джорджо был хорошим человеком, сговорчивым и мягким, как кардинал и обещал, но даже мягкий мужчина – все равно мужчина, а Ваноцца оказывала на мужчин весьма возбуждающее действие. Долгими летними вечерами, когда наступала долгожданная прохлада, они ужинали на природе в Субурре, часами беседовали, а потом, когда их начинало клонить ко сну, удалялись в дом, слегка разгоряченные друг другом.

В конце концов, они были мужем и женой, а Родриго приходил теперь так редко!

Этого следовало ожидать, хотя изначально Джорджо было дозволено делить с нею лишь гостиную и прочие общие для всех помещения, но отнюдь не спальню.

Станет ли Родриго винить ее? Вряд ли, думала она, но если у него возникнет вопрос об отцовстве этого новорожденного, то тогда он наверняка не будет проявлять по отношению к младенцу такое же внимание и осыпать его такими же благодеяниями и ласками, как остальных детей.

И все же, когда женщина держит в руках свое только что рожденное дитя, кто станет упрекать ее за то, что именно это дитя кажется ей самым драгоценным? Чезаре всегда будет самым любимым из ее детей, но сейчас, когда она, изможденная, лежала на постели и обнимала крошечного Гоффредо, самого беспомощного, самого уязвимого из ее отпрысков, она пришла к однозначному решению: он должен иметь в жизни те же возможности, что и его братья.

Он выглядел так же, как и остальные, он был как две капли воды похож на Лукрецию, которая так же лежала у нее на руках два года назад, – нет, сомнений быть не может: Гоффредо – сын Родриго. Правда, когда твое ложе делят попеременно муж и любовник, каждая женщина усомнится, даже Ваноцца. Но она должна постараться убедить кардинала в том, что именно он – отец этого ребенка.

Вот он появился у ее постели. Женщины, приседая от благоговения, отступили.

– Ваноцца, дорогая моя! – воскликнул он. Голос его был, как всегда, нежен, но он редко выказывал недовольство, и сейчас она не могла понять, какие же чувства он испытывал по отношению к новорожденному.

– На этот раз мальчик, мой господин. Он так похож на Лукрецию… И, Ваше Преосвященство, я предвижу, что с каждым днем буду узнавать в нем все больше и больше ваших черт.

Пухлая белая рука, украшенная сверкающими каменьями, коснулась щеки младенца. Это было нежное, сугубо отцовское прикосновение, и настроение Ваноццы улучшилось.

Она подняла младенца и вручила его кардиналу, она увидела, как лицо его смягчилось, как радостью и гордостью засветились глаза. Ничего удивительного, что Родриго пользовался такой любовью у женщин и детей – ведь он сам их любил!

Он прошелся по комнате с ребенком на руках, взгляд его был устремлен вдаль, словно он видел будущее. Наверняка он уже строил планы дальнейшей жизни этого мальчика. Он ни о чем не подозревал! Он наверняка сравнивал себя с Джорджо и помыслить не мог, что какая-нибудь женщина станет обращать внимание на мелкого церковного служку, если рядом с нею – могущественный и прекрасный кардинал.

Он положил ребенка рядом с нею, постоял, с улыбкой глядя на нее. А потом тихо спросил:

– А как Джорджо? Доволен ли он?

Этот период жизни Лукреция запомнит до конца дней своих. Ей было всего четыре года, но он навсегда врежется ей в память, ведь тогда в жизни начались перемены, и перемены серьезные.

До этого она жила жизнью детской, защищенная от всего мира любовью матери, с радостью ожидала посещений дяди Родриго, с восторгом наблюдала сражения, которые вели за нее братья. Это был чудесный маленький мирок. Каждый день она пробиралась на лоджию и смотрела, как течет мимо нее жизнь во всей ее пестроте, но все то, что происходило за стенами материнского дома, казалось ей всего лишь красочными картинками, нарисованными специально для ее удовольствия. Там, на улице, все было совершенно нереальным, в отличие от безопасного и уютного мира, где все любили ее и восхищались ею.