Книга Фатальное колесо. Дважды в одну реку - Виктор Сиголаев

– Спасибо, баба Рая. Вадим! Ты показать сможешь?

– А зачем тебе? Поджечь хочешь?

Нет, он неисправим!

– Я вам подожгу! Оболтусы. Так подожгу, что задницы тушить придется!

– Баб Рая! Вы же меня знаете! Какие поджоги? Я образцовый и законопослушный первоклассник. И хорошо влияю на Вадика. Вы же сами говорили!

– Образцовый. Вон у тебя под глазом образец твой. Мясо еще приложи.

– Так это я с брусьев упал. На тренировке.

– А дом ищешь, где брусья живут?

Старая школа. Фронтовики! На мякине не проведешь.

Я вздохнул.

– Баб Рая, брусья – это официальная версия. Для родителей. Тебе скажу по блату: кто фонарь подвесил – понятия не имею. Может, и Тоха. Разобраться хочу.

Прямо кожей чувствую, как оттаивает пожилая, опаленная войной медсестра, навидавшаяся за свою долгую жизнь такого, чего нам, соплякам, и не снилось даже. Да и не только соплякам. Ведь всего-то и надо в общении с ней не врать.

Интересно, а почему так фронтовики врунов не любят? Я ведь это давно заметил. Может быть, это как-то связано с проблемой выживаемости в годы военного лихолетья? Врет – значит, человек ненадежный. И такого спину прикрывать не оставят. Наверное, так…

– Ладно. Пойду. – Я спрыгнул со стула. – Спасибо, баб Рая. Все а-атлична! (Ее любимое выражение.) Вадюха, я зайду перед школой. Давай на полчасика раньше выйдем. Покажешь этот домик с крышей. Лады?

– Ну.

– Чего ты – ну да ну, – неожиданно напустилась на него бабуля, – сказано покажешь – значит, покажешь. Попробуй проспать…

И подмигнула мне. Озорно, по-девчачьи.

Вот так!

Иногда мне кажется, что она подозревает… сколько мне лет на самом деле.

Уходить по-английски легко.

Вы попробуйте прийти так же.

Вот у меня, к примеру, не получилось. Да и любой англичанин сдулся бы на моем месте. Возвращение домой оказалось шумным и эффектным.

– Да что же это творится такое?! Что за тренировки у вас такие дикие? Я вот приду завтра к вам в спортзал. Поговорю с этим вашим тренером. Они что, решили изуродовать мне ребенка? А ну иди на кухню, сюда, к свету. Боже! Как можно умудриться – вот так упасть? Подожди, сейчас зеленку принесу…

– Мама, стой! – кричу в ужасе. – Не надо зеленку! Мне обработали уже все перекисью и… стрептоцидом.

Зеленка! Не дай бог!

– Да подрался он, – флегматично заявил отец, только бросив взгляд в мою сторону из-под газеты, – в глаз получил за что-то.

– Он на пустыре каждую субботу дерется, – заложил меня с потрохами родной четырехлетний брат и тут же непоследовательно подставился сам: – А ты мене туда ходить не разрешаешь…

– Не мене, а мне, – автоматом восстановила гармонию мать. – Витя, это правда? Ты подрался?

Вот зачем ей это надо знать?

К чему эта вселенская борьба за истину? Бабу Раю, по крайней мере, я понять могу. Привычка фронтовая. Но здесь – ведь хватит и сотой доли настоящей правды, чтобы вся семья (кроме Василия, разумеется) поседела в одночасье. Так нет же. Тележурнал «Хочу все знать». Для выводов, наставлений и срочно принятых мер. В назидание и во избежание…

– Так правда или нет? – Пауз в нашем доме не приемлют.

– И да, и нет, – сел я на привычного философского конька, – по субботам деремся, это правда. Но не взаправдашне. Просто боремся, так, для смеха. Без синяков. Но это по субботам. Так? А сегодня что? Правильно, воскресенье. У меня сегодня что? Правильно, тренировка. Откуда я и пришел. Ссадины у меня – что? Обработаны, правильно? Ты же медсестра, мама. Видишь? Меня что, избили и сразу залечили? Неувязочка получается.

Против логики не попрешь. Тем более что мама, как человек продвинутый, логику уважает.

– Нет, ну нельзя же так. Осторожнее надо быть. Смотреть, куда прыгаешь.

Уже лучше. Мать явно остывает. Никуда она не пойдет, можно расслабиться. Впрочем, еще один штришок для восстановления общего благодушия.

– Я просто, мам, упражнения стал осваивать более сложные. Тренер говорит, задатки хорошие. Возможно, это семейное. От папы с мамой. Предлагает через пару лет и Василия посмотреть, как постарше станет. Не будешь возражать?

Краем глаза я заметил, как батя, сидя на диване, пытается втянуть животик.

– А что, – сказал он, – я тоже когда-то…

– Он тоже, – заворчала мать. – Ты-то сиди там. Посмотрим с Василием. Поживем – увидим. Рано ему еще.

– Так я и говорю – через два года.

В прошлой жизни Василий лет в десять стал заниматься акробатикой, и довольно успешно. Я подозреваю, что так он выражал своеобразный протест против постоянного подтягивания его в гуманитарных науках со стороны матери.

Ну что ж, пускай его разбег начнется пораньше.

Будем считать, что синяки легализованы.

За что же мне прилетело?

Глава 4

Прекрасное и ужасное

– Вон тот. – Трюха ткнул чумазым пальцем в сторону добротного частного дома под оцинкованной крышей.

Вот где он грязь находит? Вчера возле бабули был чист, как младенец. Утром тоже – умыт, причесан. Через пятнадцать минут нашего путешествия по вражескому закулисью – пальцы уже грязные. В карманах, что ли, землю носит?

– Все. Ближе не подходим. Дуй в школу.

– А ты?

– У меня освобождение, – не моргнув глазом заявил я, – пластырь на щеке видишь?

– А ранец зачем взял?

Да он не так глуп, как кажется.

– Давай-давай. Иди, опоздаешь. У меня от первого урока освобождение. Сейчас мне вон в больницу надо. Иди, я сказал.

– Ну и дурак, – обиженно и абсолютно нелогично буркнул Трюха, развернулся и тронулся в школу.

Вот лишь бы ляпнуть что-нибудь.

– Тохе ничего не говори, – бросил я ему вслед.

Не поворачиваясь, он в ответ махнул рукой. Мол, понял.

Я осмотрелся. Слева старинный высокий забор. За ним – территория инфекционного отделения городской больницы. Сюда я и показывал, когда врал Трюханову, что мне нужно к врачам. Детвора не знает специализации этого медицинского закутка, вынесенного еще в довоенные времена за пределы городской черты. В наши дни этот район уже практически центр города, хотя местность по-прежнему глухая и неухоженная. Такие вот особенности ландшафта – балки, пригорки.

Справа – длинный ряд одноэтажных домиков самого разнообразного калибра. Между забором и домами – начинающая зарастать весенней зеленью грунтовка. Местность высокая – гребень холма между Загородной балкой и проездом Сеченова, который в простонародье кличут Госпитальной балкой. Ближе к морю – огромное старинное кладбище, где лет десять уже никого не хоронят. Кстати, там у нас покоится дед-фронтовик, погибший уже после войны на стройке. На войне – за четыре года ни единого ранения, а через десять месяцев мирной жизни подорвался на авиабомбе, застрявшей в полуразрушенном фундаменте. Успел только познакомиться с бабушкой и дождаться рождения моей мамы. Судьба.