Книга Я целую тебя в губы - София Григорова-Алиева

Когда Лазар Маленький простудился, эти мальчики приходили, у них были такие озабоченные лица… Помню, однажды вечером Лазар Большой их всех развлекал — рисовал какие-то смешные рисунки и карикатуры, рассказывал разное занимательное из истории… Он говорил немного нарочито-иронически, и голос его звучал так полнозвучно… Но обычно он занят работой, у него нет времени. Мальчики, если он войдет в комнату, здороваются, он им отвечает так мрачно, и отрешенно и немного протяжно… Они смотрят с видимым почтением на его мрачное лицо, сдвинутые темные брови и печальное и как-то странно диковатое и суровое выражение очень темных глаз… Глаза мальчиков невольно так чуточку вытаращиваются… Мне нравится, как они смотрят на Лазара, — значит, мой Лазар Маленький сумел им внушить почтение к своему отцу; впрочем, и к себе самому…

Меня удивляет, как это Лазар Большой так прямо спрашивает наших детей, с кем они дружат… Он сидит, а сын стоит перед ним; сейчас он и старшую девочку так ставит и спрашивает… Лицо у него мрачное, глаза суровые, брови сдвинуты… Он спрашивает, с какими детьми дружат наши дети, кто родители этих детей… «Эта твоя новая подруга не учит тебя неприличным словам?», — спрашивает он девочку… Я бы постеснялась задавать такой вопрос; и вообще, я стала бы заискивать, поддакивать, не была бы уверена в своем праве приказывать и учить… А Лазар уверен… И он умеет какое-нибудь вроде бы незначительное событие в их детской жизни, какое-нибудь крошечное происшествие выставить настоящим преступлением против морали и нравственности; дети у него испытывают это мучительное чувство стыда за себя, плачут… Меня даже пугали эти отчаянные слезы, вроде бы не соответственные проступку; потом я поняла, что это нужные слезы очищения… Старшая наша девочка рассказала, как она пришла в гости к своей однокласснице, там была книга — разные советы и рекомендации для женщин в положении, книга принадлежала матери той девочки. Они перелистывали эту книгу, тыкали пальчиками в фотографии и рисунки; и пересмеивались, хихикали… Так и вижу, представляю себе… Лазар сказал ей, что смеяться над этим — гадко, и что только врачи могут говорить об этом разумно и правильно, потому что это очень серьезно… И видя отвращение в его глазах и во всем лице, девочка заплакала… Конечно, она живет в обычной жизни, и будет говорить она и об этом; но какой-то островок чистоты навсегда останется в ее душе… Я было назвала эти допросы: «перед судом истории». Но дети не приняли этой моей шутливости, для них эти допросы — это очень серьезно…

Маленькая начала завидовать старшим: — их спрашивают, а ее — нет… Она поняла, что в допросе таком наказывают за какие-то проступки; и она приняла решение: — обычно она хорошая девочка, не озорница; и вдруг понеслась по квартире, опрокинула стул, разбила чашку, влезла на кровать и стала прыгать на чистом покрывале; вбежала в комнату, где Лазар Большой работал, и схватила книгу… Лазар встал из-за стола, она спросила, будет ли он ее спрашивать… Лазар крикнул раздраженно и злобно: «Убирайся! Ты мне противна!» Он не притворялся в каких-то воспитательных целях, как это обычно делают взрослые с детьми; она действительно стала ему противна и он ей это прямо крикнул… Но девочка уже впала в капризное упрямство отчаяния, когда человек понимает, что все пропало, и все равно делает назло… «Нет, спрашивай! Нет, спрашивай!» — кричала она… Лазар схватил ее за руку, вывел из комнаты и захлопнул дверь… Я хотела взять ее, громко плачущую, на ручки; но он услышал, как я приговариваю разные ласковые словечки; приоткрыл дверь; крикнул, чтобы я не смела ее утешать, и снова захлопнул дверь… Девочке тогда еще не исполнилось четырех лет… Дня два она капризничала, не хотела говорить со мной, Лазар с ней не заговаривал. Потом она стала задумчива… Потом подошла к Лазару с такой милой трогательной готовностью стерпеть его раздражение, и попросила «поспрашивать» ее «и чтобы никто не слышал»… Лазар очень нежно взял ее на ручки, унес в другую комнату и там говорил с ней… С тех пор он и ее допрашивает, но если старшие перед ним стоят, то маленькую он берет на колени…

С этими мальчиками, Иваном и Димитром, Лазар Маленький поставил пьесу… В квартире Софи он нашел вырезанные из бумаги фигурки, покрашенные черной краской… Софи рассказала, что это Лазар Большой, когда еще в школе учился, сделал театр теней и разыгрывал со своими приятелями «Кота в сапогах»… Лазар Маленький стал просить отца сделать и теперь такой театр, но Лазар Большой отвечал, что у него и времени нет и желание давно прошло, и пусть Лазар Маленький что-нибудь сам сделает… Лазар Маленький и эти два мальчика сделали из твердого картона три большие фигуры, Иван их раскрасил… Пьесу написал Лазар Маленький; я не помню, как она называлась, потому что рукопись он нам не захотел показать… Мы устроили ширму, мальчики сидели за ширмой, держали подставочки картонные у этих плоских фигур, двигали их и говорили…

Спектакль был в нашей квартире. Продолжалось все где-то час. Зрители были: одноклассники Лазара, Лазар Большой, Софи, я, наша старшая дочка, и еще несколько детей — тоже чьи-то сестры и братья… После мы всех угощали бутербродами, печеньями и лимонадом… Фигуры картонные были действительно красиво и интересно раскрашены… Я не всю пьесу видела, потому что малышке еще и год не исполнился, она запищала и я вынесла ее на лестничную площадку, чтобы она не мешала; было тепло, конец весны; и я ходила с ней на ручках; укачивала, пока она не заснула… Входная дверь была чуть-чуть приоткрыта и я старалась расслышать, как мальчики разыгрывают пьесу. Они говорили громко. Я думаю, Лазар специально старался громче говорить, чтобы я услышала. Но вот рукопись никому не захотел показать: ни отцу, ни мне…

Пьеса произносилась красивыми белыми стихами… Лазар Маленький уже прочитал Шекспира и, как видно, и своих приятелей увлек… Один раз я шла домой и вижу, они все трое играют возле нашего подъезда, размахивают какими-то сухими ветками, как будто фехтуются; и выкрики вроде: «Яд!.. Яд!.. Моя рапира отравлена!»… Кричат такими нарочитыми голосами, и забавно им, и интересно, и весело… Иван когда громко кричит, почти совсем не заикается… Я сразу испугалась, что Лазар может пораниться… Хотела тут же позвать его домой, но испугалась, что над ним станут смеяться, потому что вот, мать утаскивает его за собой… Но он меня увидел… Или ему сказали что-нибудь вроде: «Твоя мать идет!», как мальчишки говорят друг другу, так немножко резко и грубовато… Я поднялась наверх и ничем не могла заняться по хозяйству, мне какие-то страшные смутные видения представлялись, и я делала над собой усилие подавляла, прогоняла их, ведь так представишь себе ярко — и вдруг и в жизни…

Меня мутить начало и сердце заболело…

И ведь он уже большой мальчик… Все мальчики должны играть в какие-то резкие подвижные игры…

Но Лазарчо — очень чуткий человек, и добрый. Он как будто почувствовал, что мне плохо, слышу — сильно звонит у двери, ключ не взял… Я открыла… Он такой раскрасневшийся… Такая нежная детская краска возбуждения веселого… А когда на этой нежной коже — царапины, ссадины — как что-то совсем чуждое, грубое, и потому страшное… Но царапин и ссадин не было… Он смотрел на меня с таким нарочно веселым лицом, как будто всем своим видом хотел показать, что ничего страшного не случилось и не может случиться… Я его обняла и целую в щеки… Стала его умолять, чтобы он больше не играл так… Он ответил, что совсем не играть не может; потому что ему хочется играть и потому что другие ребята играют… Но он обещал мне поберечь себя… Вот он научился от отца такой правдивости и прямоте…