Книга Год - Александр Радов

До – в воскресенье, с Пробом бравурно отдыхали с тремя в меру приятными, немного симпатичными пищащими, не кончая базар спиртовичками – первую не помнит, Дедалой и Гнетти.

Хорошие уже заканчивали через месяц образование, и хотели, что называется, попробовать, что это «взрослая жизнь», а то вдруг принц будет над ей смеяться, не так пойдет, концептуализация изначальных эмоций смутит вконец, или своей напористостью все напортит, и благородный к другой убежит, а так всегда можно что, но сказать. Он – поверит. А ныне – поехали, там объясню, чекан захватил, будто я алкоголик, без ошибок назвал. Сладко звала Бетти, главная и единственная радость, счастье всей жизни, куда не привело, мыслил о ней – вспоминая то нежное тепло иногда.

– Братишкин, – Проб перешел на более драматичный тон, видно было, нервничает, таким похоже его Хок увидел впервые.

– Знаешь про правило двух свидетелей?

– Секст, с ним-то что?

– Ничего. То есть много чего, когда интересоваться. Живехонький, не переживай так.

– Что-то – вообще? – наблюдав перемены в лице родни, – кем там приходился Иотираван, спрашивал раза три, и у Три три, даже у его – тогда Иотираван с него спросил, сразу войдя в квартиру, порывом налетев, – испугал Поста, вернулись из медового месяца, она была еще не освежеванной, загорелой, виделось, его девушка – на сто.

– Проб! Я – можно, закурю, – извините что перебил, Хок.

– Пожалуйста, – согласился Проб. Он всегда так.

– Хам, – неожиданно для сказал Пост, застеснялся, глаза побежали, что с ним?

– Легче, братик, ты чего! – Проб иногда просто сидел, потом окидывал всех взглядом и говорил чего. С разными интонациями, а обычно с одной, непонятной в его униженном, по сути, социальном положении. Причем такими довольными жизнью бывают только мужчины из обслуги, так их называла, между ними, его. Зачем ты так о нем, причем за спиной! Хочешь, чтобы в лицо бросила? Ладно. Нет, что ты? Увидишь – сделаю. Он не мог поверить. Проб, всегда очень вежливо и внимательно слушал дежурные истории о новых, совсем не интересной текучке в отделе, и тут она: «а у вас – в обслуге»? Пост подавился вкуснейшей, таявшей во рту шведской селедочкой, откуда только Проб нашел…

Пост прочувствовал напряжение в шее, и потянулся к Пробу, чтобы остановил. Тот понял, и хлыстом по сдыхающей за полмили до почтового скотине криком, переходящим в слово, но что за, Пост не слышал, фактически остановил автомобиль. Изучая ремонт полотна в открытую дверь, прямо на перекрестке, все думал – откуда только у Проба это, взять Никона. Робкий, зеленый парнишка, вот-вот с городской службы, сам откуда-то из-под центра, или с ближней периферии? Чуть ли не их села – за полгода в столице, уже жигули, не новые, но на ходу. Проб говорит, бизнес делает, резинку из Китая, еще что-то, порошки, да – порошки. И сам как-то рассказал, мол, купил вначале сто пачек порошка – на все, что получил за месяц. Толкнул кому надо, купил уже сто тридцать, пошло – поехало. Пост так занервничал тогда, не к добру вспоминать. Дай сигарету, что ли, или не надо? – Вы ж не курите, Хок! – Не закурил, стараясь не смотреть молодому в глаза, и спросил по итогу, – Родной, а я могу тоже купить пачек сто, даже сто пятьдесят, или больше – почем порошок стоит, поможешь? – Зачем? Ясно разве – Секст учится, пуловер новее прикупить, отдохнуть.

Тот засмеялся. Совершенно не похоже на него, этот смех, наверно с прошлого, там многое было. Потом снова помялся, посмотрел Посту в грудь и очень четко заявил: Вам туда не надо. – Почему, – не целиком понравилась интонация. – Отнимут, – удачный коммерсант без удовольствия хмыкнул в задернутую красивой тонкой наледью правильной формы лужу.

– Ты уже там? – прервал поток несвоевременной интроспекции Проб.

Пост понял, уже не смотрит в обнаженную ломку гравия, висит головой вниз над тем же асфальтом, вглядываясь в бывшее с ним позавчера.

– Жизнь такая. Секста подстрелили переодетые бандиты, в больнице, – начал Проб медленней, нежели раньше, похоже вид отдохнувшего того дал уверенность.

– Что это за бесцеремонность? – он заметно побледнел – кусочек фруктовой массы, очевидно застрявший в зубах или тканях пищевода, сорвался, и пролетев с полметра, шмякнулся в шею.

Тот выдал нечто вроде, но Проб уже успокаивал, «ладно бывает, перебирал накануне фотографии тех лет, сам знаешь». Откуда они все же познакомились, искал ответ Клавенрон, а фоном стояло его имя.

– Будет. Вон, чуть магнитолу не выключил.

– Пока в учреждении? Придет к ужину?

– Пропустил. Везде ходит. Помнишь, мылись в бане, новая помпа упала, ведь даже не брякнул горячего.

– Разговаривает, память, поломал чего?

– Вроде, нет.

– Когда, вчера?

– Снова нет, неделю в больничном свете.

– Столько? И не сказали мне? Получается, когда в воскресенье бряцали – Секст, с ним и такое?

– В прошлое, Клавенрон, не это.

Эхом в ответ интеллигентно кашлянул, потом цапнул внутри – и голова его припала на плечо, а сам завалился мешком картошки в открытый кузов.

– Зачем вообще взяли, разрешите, – домой? – Никон посматривал в водительское, лихо крутя баранку, гнали где-то сто сорок.

– На всякий. Кто там знает. Хватит посматривать невольно, дорогой.

Никон помолчал, нахмурился, и уже не спрашивая, так, глазами через зеркало, прикурил.

– Брось и мне?

Тир также без слов протянул ему отвратительный яд.

– Ничего?

– Да что сказать, Проб, предчувствие нехорошее. Вы извините, может захватим Ена или Та?

– Оставь. – Сизый ароматный дым швейцарского марлборо наполнил велюр верха. Окон не открывали. Проб не знал, почему решил обойтись одним им. Там иеех, хотят видеть слабость, смотреть – что внутри. Стоит оплошать, – уважать заново не заставишь. Сейчас поинтересуются, не попутал кто, к чему артиллеристы. Сами решат, по разговору.

– Проб, позвольте вопрос?

– Давай, – после, только душа заснул, Проб ожил и уже с минуту бросал на Никона вполне благожелательные взгляды, тот мог видеть в зеркало, менее чем за года два, чувствовал перемены. Месяца через полтора, когда устроился, Проб, дальше дежурных фраз с ним не шедший, в один вполне обычный будний вечер, нежданно таким новым тоном, что обернулся, будто кто еще в машине был, залихватски ритмично щелкая пальцами, цокая, и раз в минуту произнося фирменное что – начал ему нечто быстро говорить, даже не понимал вначале, к чему. Был у них главный, точно все в общем. Сам не зная почему, силясь понять это перед сном в своей милой комнатке в последнем четвертом этаже необшарпанной и такой простой, родной советской, что щемило за грудиной, проходной общежития, но главного вспоминал чуть не каждую продолжительную поездку с шефом. В чем причина? Кое-что наверно остается без ответа в этой жизни, ставил мысленные тире Никон. И сейчас, крутился в голове.