Книга Дядя Леша - Елена Милкова

Она снова зажмурилась, а потом медленно раскрыла глаза и стала осматриваться. Прямо перед собой на стене она увидела картину. Это было какое-то чудо, хотя, казалось, она ее уже видела. Иногда бывает, что вдруг останавливаешься в музее перед полотном, мимо которого ходил много раз, не обращая особого внимания, и вдруг замираешь, пораженный.

Ясный, хотя и немного прохладный летний день, И женщина в светлом платке и синем жакете бережно и немного неловко, по-городскому, держащая перед собой петуха с алым гребешком и ярким хвостом. И оперение хвоста сочетается с цветным платком, с зеленой травой и голубым небом. И во всех них — в мире, в женщине и в петухе — какая-то поразительная гармония.

«Гармония мира не знает границ», — почему-то вспомнила Кристина и снова опустила голову на подушку.

Она вдруг почувствовала, как ужасно болит бедро. И только теперь все вспомнила. Вчера, когда она выскочила от Лидии, ее сбила машина. Это Кристина помнила очень смутно. Потом она, наверно, потеряла сознание и очнулась здесь, у Вадима Воронова. И сейчас, вспомнив об этом, она снова поразилась. Это было похоже на сказку. Только не тот Вадим Воронов, чьи работы она видела в Доме ученых, а его внук. Но внук, ей тоже понравился. Такой красивый. И он ее спас!

Кристина откинула плед. Действительно, на бедре красовался огромный сине-черный синяк. Еще болела голова. Наверно, ударилась об асфальт.

Девчонка спрыгнула с дивана и чуть не застонала от боли, затем уже гораздо медленнее и аккуратнее поставила ноги на паркет. Он оказался совсем не холодный, вовсе не такой, как линолеум у нее дома.

В гостиной вдоль одной из стен стояли высокие шкафы, за. стеклами которых она увидела настоящее богатство — тут были художественные альбомы по всем художникам и эпохам, какие только можно вообразить. Вот четыре толстенных фолианта, кажется по-французски, «Итальянское искусство Ренессанса».

«Везет же некоторым. Протянул руку, снял книгу с полки. И все это дома, а не где-то в Публичке», — думала Кристина, но без всякой злобы. Он еще совсем маленьким мог взять и посмотреть импрессионистов или Врубеля, да хоть Сальвадора Дали. А Кристина о существовании Иеронима Босха узнала, когда ей было уже шестнадцать и она училась в художественной школе. Дома у них в детстве не то что альбомов по искусству, просто книг было — две полочки. А тут!

«А говорят, все люди равны, — с грустью думала она. — Не получается. У одного с детства — огромная библиотека, а у другого только «Как научиться шить?» и «Триста блюд из хамсы и тюльки». А у третьих и того нет. И родились они не в Петербурге».

Она вспомнила Лиду — с нее же все началось. Лида опять принялась, как она говорит, объективно разбирать по косточкам Кристинин характер — за неимением других объектов. Сначала уличала ее в каких-то «измах» — не в простом эгоизме, а в чем-то таком более изощренном. Потом переключилась на Эрика Берна — она очень увлекалась им в последнее время. Лидия вообще была склонна к увлечениям и переходила в этом всякие границы. Вот и теперь она не могла говорить ни о чем другом, кроме «Игр, в которые играют люди», и все на свете объясняла через жизненные сюжеты. Она взахлеб пересказывала эти теории Кристине, а потом потребовала, чтобы та рассказала ей, героем какой сказки она считала себя в детстве. Кристина не знала, и Лида стала обвинять ее в желании скрыть свою сущность. А потом заявила, что Кристина двуличная. Это было уже слишком.

Кристина отчетливо вспомнила глаза Лиды — сердитые, колючие. Она терпеть не могла, когда другие. не разделяли ее увлечений.

— Зачем же ты со мной общаешься, если я такая двуличная? — спросила Кристина.

— Сама не знаю, — ответила Лида.

Все бы обошлось, если бы она не добавила:

— Для меня самой это полная загадка.

И тут Кристина вспылила. Это с ней иногда случалось. Она, правда, быстро отходила, но в гневе могла натворить много чего. Вчера, правда, она всего только бросилась в прихожую и, на ходу надевая плащ, понеслась бегом вниз по лестнице, затем бегом через улицу… Остальное известно.

Но и сейчас, когда она вспомнила о Лиде, ей снова стало до слез обидно. И чего она так? И что это за сказки дурацкие!.. Она снова взглянула на книжные шкафы и вдруг вспомнила. Гадкий утенок! Ну конечно! Вот кем она представляла себя в детстве. Когда в детском саду читали эту сказку вслух, ей было почему-то ужасно неловко смотреть на остальных детей — ведь она-то хорошо знала, что воспитательница сейчас читает про НЕЕ.

Вадим тихо приоткрыл дверь гостиной и увидел вчерашнюю девчонку, которая в одних трусиках стояла перед зеркалом. Без одежды она казалась не худой, а гибкой и стройной. У нее была гладкая матовая кожа, плоский живот, аккуратные, словно точеные, бедра и небольшие округлые груди. Вадим замер. Она была потрясающе, поразительно красивой и очень близкой. Она еще не замечала его и, смотря на собственное отражение, разговаривала с ним.

— Гадкий утенок, — тихо произнесла Кристина.

«Интересно, какая она в постели?» — подумал Вадим и вспомнил слова спортивного врача. Внезапно ему показалось, что в квартире ужасно жарко.

Он сделал резкий шаг вперед.

— Кристина, — сказал Вадим, и его голос прозвучал хрипло. — Ты просто чудо.

Он бросился к ней и постарался ее обнять, но девчонка успела отпрыгнуть в сторону и, скрестив руки, закрыла голую грудь. Вадим обхватил ее руки и стал покрывать быстрыми горячими поцелуями ее лицо, плечи, шею.

— Не надо, ты чего, не надо, пусти! Больно! — в ужасе говорила Кристина. — Пусти!

— Ну хорошая моя, ты же такая восхитительная, ты такая… — Он продолжал машинально что-то говорить, а сам пытался оторвать руки, закрывавшие грудь.

— Да пусти же! — крикнула Кристина. На миг ей удалось вырваться из его объятий, и она опрометью бросилась в коридор, оттуда в прихожую и подбежала к входной двери.

— Ты куда, дура?! Там же холодно! — заорал Вадим, на ходу приводя себя в порядок.

Но Кристина не слушала его. Ее тонкие пальцы коснулись замка, и он открылся. Кристина ступила узкими босыми ногами на холодный и грязный цемент лестничной площадки и бросилась вниз. Вадим настиг ее лишь на площадке между этажами и силой втащил обратно в квартиру. Кристина мертвой хваткой вцепилась в дверную ручку.

— Идиотка, дура, — говорил Вадим, пытаясь разжать ей пальцы.

Становилось холодно — из разбитого окна на лестницу дул холодный ветер. Мимо проскрежетал лифт. На миг Вадим замер — а если сюда? Но лифт поднялся на следующий этаж. У Вадима отлегло от сердца, но весь пыл вдруг прошел.

— Ладно, успокойся. Поиграли — и хватит, — проворчал он и, бросив Кристину у незакрытой двери, отправился к себе в комнату — одеваться.

Кристина еще некоторое время постояла у двери, затем, оставив ее приоткрытой, бросилась в гостиную и быстро оделась — вплоть до сапог. Только плаща нигде не было. Можно было, конечно, его бросить, и еще пять минут назад она, конечно, так бы и сделала, но сейчас, когда опасность как будто миновала, она подумала, что другой подходящей одежды на осень у нее нет и ходить ей будет решительно не в чем.