Книга Тропами вереска - Марина Суржевская

– Вон он! Вон зверь!! Э-ге-гей! Загоняй, Таир! Гони лося на опушку, чтобы легче тащить было!

Я мгновение смотрела на них звериными глазами. Но лишь мгновение – побоялась, что ведьмин взгляд увидят. Он же сквозь любого зверя пробивается, во всех глазах светится желтизной и метками Шайтаса. Но от этих людей так несло хмелем, что и самого Шайтаса не приметили бы!

Их было четверо, на холеных рысаках, с собачьей сворой, арбалетами и клинками, украшенными камнями. Знать.

Собаки и лошади ведьму-то почуяли, отпрянули. Псы заскулили жалобно, жеребцы уши прижали и попятились, но люди такие приметы не заметили, лишь хлыстом животин отходили. Ну, значит, так тому и быть.

Сорвалась с места, как выпущенная стрела, понеслась, ног лосиных не чуя. По низине, вдоль овражка, через бурелом. В чащу самую. Охотники беды не предвидят, даром что рысаки уже на весь лес ржут. И собаки воют. А этим хоть кол на голове теши – несутся, глаза горят безумные, хлыстами свистят, покрикивают. Один, кажется, заподозрил что-то, приотстал, оглядывается. Молодой совсем, мальчишка, оттого и живо еще внутри человеческое, не успели разврат и жестокость душу искалечить. А живая душа, она глазастая, чувствительная, трепетная.

– Стойте! – закричал он своим подельникам. – Мы уже в самой чаще! Болотом пахнет… И ведьма там, говорят, живет!

– Так мы и ведьму сейчас на болт насадим, – хохочет тот, что впереди всех несется. – Пусть выходит ведьма! Не бойся, Таир, погоняй!

Мальчишка замялся, смотрит испуганно. А есть чего бояться: в самую чащу их завела, к болотам, здесь даже птицы не поют, и темно, словно в сумрак вечерний. А сама перемахнула через кусты и была такова.

Лосиху отпустила, наказав на открытую местность не выходить, молодая она еще и глупая. Вернулась в свое тело, полежала, на солнышко прищурившись. И пошла тихонько в чащу, слушая, как ругаются охотники, пытаясь дорогу назад найти. Так сквернословили, что у меня уши завяли, словно лютики по осени. Да только хоть ором, хоть проклятиями, а сидеть на топи они долго будут. Потому что нет дороги назад. Я ее как ленту смотала, вокруг пояса обернула, узлом завязала. Пока не распущу – не выберутся.

Лошадок и псов ночью выведу, нечего им от дури людской страдать. А то охотнички через пару дней проголодаются, начнут животин своих резать да жрать, сырыми притом – огонек на болотах не загорится. А сидеть им в клетке лесной долго, пока ума не наберутся. Потом, может, и освобожу.

Так что в сторожку я возвращалась довольная, улыбалась даже.

* * *

Только когда добрела, хорошее настроение как ветром сдуло. Служитель сидел на пороге, щурился на закатное солнышко. Хлесса моя в сторонке, косится на чужака, порыкивает, но тот даже ухом не ведет. Сидит, клинок свой начищает.

– Отмыл кухонную утварь? – прошипела я. Он головой кивнул молча, а я опешила. Отмыл, да как! Блестит, смотреться можно словно в зеркало. Я насупилась и в дом ушла. Села на лежанку, раздумывая. Второй день к закату клонится, а служитель и не думает отчаливать. Видимо, жабами его не проймешь, крепкий оказался. Ну ладно, у ведьмы в запасе средств много, сбежит еще Ильмир, всему свое время. Зато жилище мое в порядок приведет. Я захихикала, представив, что сказали бы его братья по обители, увидав, как служитель Атиса полы в ведьминском логове драит. Я захохотала, вообразив их вытянувшиеся лица – вот бы посмотреть!

Служитель вошел, покосился на меня, отошел подальше. Понимаю: сидит страшилище такое, хохочет само с собой, потешается… Не объяснишь же, что я уже столько лет одна, так что же теперь, лишь слезы лить? Так уже все вылила, целое озеро вон, за леском. Деревенские девки не зря туда купаться бегают, чуют, что водица непростая…

– Чего вылупился? – грубо сказала я.

Он постоял, осматриваясь, но сесть было некуда. Сложил аккуратно свою сутану, сел на нее, к стене привалился.

– Что, ведьм раньше не видел? – оскалилась я.

– Видел, – спокойно ответил он.

– Ну, конечно, видел. На костре, верно, – усмехнулась я. – И как, служитель, нравится тебе, когда ведьмы горят? Когда запах плоти жженой ноздри щекочет? И кричат они криком нечеловечьим? Нравится?

Он не отвечал, только в глубине глаз мелькнуло что-то. Затаенное, больное.

– Нет, не нравится, – произнес без надрыва, равнодушно даже. – Но иногда приходится делать то, что не нравится. Чтобы другим от этого стало лучше.

– И чем же вам ведьмы мешают, служитель? – тихо спросила я. Даже насмешничать перехотелось.

– Они скверна. Нечистота. Отродье тьмы. Ведьмой становится та, что проклята. Что душу свою замарала, грех совершила страшный, – повторил он убежденно, а я вздохнула. Да уж, видала я таких… Да, впрочем, мне дела нет до его убеждений, нечистота – и ладно. Да и есть в словах его правда, что уж там… Только странная правда эта, извращенная… А и пусть.

Я принюхалась: надо же, а этот чистюля на озере помыться успел, пока я по лесу носилась, и даже рубаху свою выстирал, влажная еще. И волосы сырые, не просохли. Надо бы и мне освежиться.

– Воды мне принеси, – протянула я. – На костре нагрей. Купаться буду.

Он зыркнул из-под бровей синью, но поднялся без возражений и даже дверью не хлопнул. А никаких колодцев здесь, конечно же, нет, водичку от самого лесного озера таскать придется. Да через бурелом каждый раз, да по скользкой дорожке, по осенним листочкам. Мылась я обычно на ключах горячих, там, где лес мой на гору ползет, но пришлому о том знать не нужно. Нанялся, так пусть работает.

Лохань вытащила, посреди лачуги поставила, травок душистых достала, устелила дно. Ильмир уже первые два ведра принес и над костерком греть начал. Шустрый какой… Помню, я, когда здесь поселилась, про источники горные не знала, пыталась вот так в лохань воду таскать. Так после второго раза выдохлась и купаться перехотела. Поплавала в холодном озере и зареклась с ведрами ходить. А он столько воды наносил, что можно было четверых помыть.

Я повздыхала. Все-таки к сути ведьминской неплохо бы еще и сил поболее…

Лохань паром исходила, душистые травы на всю комнатку пахли, так что Тенька расчихалась и сбежала во двор. Даже Саяна улетела, хотя к вечеру всегда в доме сидит – мерзнет, старая. Я скинула свои разбитые ботинки, шаль сложила, балахон стянула. Тронула воду ногой, зажмурилась от удовольствия. И обернулась через плечо.

Служитель у дверей стоял, в тени, лица не видно. Только чую, ощупывает тело мое взглядом. Я хмыкнула.

– Что, нравлюсь?

Он от стены отвалился и за дверь выскочил, словно Шайтас за ним гнался. Вот и хорошо: поостережется в другой раз на ведьму смотреть…

Залезла в теплую воду и глаза блаженно закрыла. Так и лежала, пока звезды на небе не засияли, а меня в сон не потянуло. Вылезла, оделась, выглянула во двор. Ильмир у коряги стоял, на которую я горшки сушиться вешаю. Услышал скрип двери, вскинул голову.