Книга Высшая раса - Дмитрий Казаков

дорога Линц – Вена – замок Шаунберг

25 июля 1945 года, 11:29 – 13:52

– И как ты думаешь, кто там стрелял? – спросил Петр у Михайлина.

Они сидели в тени огромного дуба и обедали. Солнце палило, и даже под сенью листвы было жарко.

– А говорили, что у фрицев в горах какие-то специальные части спрятаны. Вроде как последняя надежда Гитлера, – степенно ответил лейтенант.

– Может быть, – Петр улыбнулся. – Да только это маловероятно. Но даже если это так, на что они рассчитывают? Единственный шанс для немцев уцелеть – американцам сдаться. Те, как я слышал, хорошо с пленными фашистами обходятся, даже оружие не отбирают.

– У, союзнички, – скривился Михайлин. – Толку от них! Просидели всю войну в Америке своей, а как поняли, что мы и без них справимся, примчались. Тьфу!

– Это ты точно сказал, – усмехнулся Петр и привстал, собираясь позвать радиста. Пришло время связаться со штабом.

Но не успел капитан ничего сказать, как с ближайшего холма, там, где должен был быть один из постов, донесся грохот выстрелов. Разведчики, только что расслабленно возлежавшие на травке, дружно повскакивали на ноги.

– Залечь! – скомандовал Петр и услышал шорох за спиной.

Начал поворачиваться, но тут в его голове что-то словно взорвалось…

Очнувшись, Петр не сразу понял, где находится. Он почему-то сидел в неудобной позе, и что-то мешало ему двигаться. До слуха доносились чьи-то стоны.

Открыв глаза, он обнаружил, что сидит, прислоненный к стволу дуба, а подергав руками, понял, что связан. Стонал сидящий рядом боец. По другую сторону дуба сидел Михайлин с огромным синяком на левой скуле. Серые глаза лейтенанта выражали безмерное удивление.

– Ты жив, капитан? – спросил он.

– Не уверен, – кривясь, отозвался Петр. Болело всё тело и особенно – затылок. – А ты чего такой ошалелый?

– Да так, – пожал могучими плечами Михайлин. – Просто никогда не видел, чтобы люди с такой скоростью двигались.

– Какие люди?

– Да фрицы эти, – лейтенант мотнул головой, и только тут капитан обратил внимание на часового, замершего неподалеку. Больше эсэсовцев видно не было.

– И что они?

– А то, что они от пуль уклонялись, – проговорил Михайлин, и в словах его ощущалось потрясение. – И не успели мы очухаться, а они уже рядом. Я в одного выстрелил, да не попал! Представляешь, командир?

– Ничего себе! – сочувственно покачал головой Петр. Чтобы Михайлин промахнулся – такие случаи за войну можно было пересчитать по пальцам одной руки.

– И треснул он меня так, что я на ногах не устоял, – тон Михайлина сделался печальным. – Старею, видать!

Как кулачный боец, лейтенант не имел равных в дивизии, и повалить его смог бы только настоящий силач.

Донеслась немецкая речь, и перед пленными появились трое офицеров. Выглядели они до странности одинаковыми, словно братья. Светлые холодные глаза и неподвижные, точно замороженные, лица. Окантовка фуражек, к удивлению разведчиков, оказалась темно-зеленой, как в кадровых офицерских частях, которые были расформированы еще в сорок втором. Опознавательных знаков, говорящих о принадлежности к части, на форме не было вовсе, а сами мундиры были новенькими, только со склада.

Некоторое время офицеры без особого интереса разглядывали пленников, затем старший, с тремя звездами и двумя полосами на петлице,[9]сказал:

– Что же, арманы[10]хотели узнать о русских. Теперь у них есть, у кого спросить.

Двое младших офицеров скупо улыбнулись. Подбежал солдат и вскинул руку в нацистском приветствии:

– Машина будет через полчаса, герр оберштурм-фюрер!

– Хорошо, – кивнул тот. – Вы пока свободны. А вы, Генрих, – он повернулся к соседу, – выдайте пленным лопаты, пусть захоронят своих мертвых. Нечего оставлять падаль.

– Яволь, – склонил голову Генрих.

Двое офицеров ушли, третий принялся отдавать приказы. Вскоре из-за машины появился десяток автоматчиков. Под дулами МП-43 пленным развязали руки и выдали короткие саперные лопаты.

Генрих, со знаками отличия унтерштурмфюрера,[11]принялся жестами объяснять пленным, что им надо делать. До выразительности южных народов, способных обходиться вообще без слов, ему было далеко.

– Не трудитесь, – прервал мучения немецкого офицера Петр. – Я понял, чего вы хотите.

– О, вы знаете немецкий? – Генрих посмотрел на русского с удивлением, словно на говорящую обезьяну. – Это хорошо. Тогда за работу.

Погибло не так много народу, как ожидал капитан. Всего трое. Остальные попали в плен. Но мучительно больно было хоронить тех, с кем ты вчера еще разговаривал и сидел за одним столом. Тех, кто погиб, когда война уже давно закончилась. Петр скрипел зубами и с трудом удерживался от того, чтобы не швырнуть лопату в лицо ближайшему конвоиру.

А вот один солдат не выдержал. С яростным ревом он бросился на одного из немцев. Тот ловко увернулся от лопаты, с непостижимой быстротой ударил бунтовщика прикладом. Затем хлопнул выстрел, и у похоронной команды прибавилось работы.

Когда засыпали тела землей, Петр поклялся себе, что после того, как всё закончится, он вернется сюда и похоронит товарищей так, как полагается.

Пленным вновь связали руки и повели к лежащей в паре километров на север дороге. Когда они вышли к серой широкой ленте, раздался рев мотора, и из-за пригорка вынырнул трехосный американский «студебеккер».

Шурша колесами по асфальту, он развернулся, и пленных начали загонять в открытый кузов. Когда загрузили всех, туда же забрались несколько немцев.

Машина тронулась. Кузов немилосердно болтало, и пленников, лишенных возможности держаться, бросало друг на друга, но на лицах немцев не отразилось ни тени беспокойства или улыбки.

Проехали Инне, и дорога свернула на север. Затем справа показался Дунай, и некоторое время грузовик ехал вдоль одной из самых длинных рек Европы.

При самом подъезде к Линцу навстречу попалась колонна из нескольких танков, на которых поверх американских опознавательных знаков были грубо намалеваны черные свастики. Проводив направляющиеся на восток «шерманы» удивленным взглядом, Петр вынужден был признать, что положение весьма серьезно. Похоже, что американская оккупационная администрация потеряла контроль над значительной территорией.

К удивлению капитана, машина миновала Линц без остановки. Мелькнула и пропала на горе церковь с двумя башенками – опознавательный знак города, а «студебеккер» с сердитым гудением повернул на запад, в сторону Вельса.