Книга Пантера Людвига Опенгейма - Дмитрий Агалаков

Эта странная мысль смутила его.

Она отбросила со лба полыхавшие в отблесках огня рыжие волосы, и тут же сноп яркого света ослепил его. Что это?.. Ах, алмаз! Он вынырнул из темных складок ткани, как из-за ночного занавеса, и зажегся ослепительно холодной звездой у ее плеча – круглого и золотистого. Лея! Как странно, как невероятно было все это…

Лицо его гостьи, повернутое в профиль, не выражало ничего, кроме усталости и сожаления.

– Кстати, – обернулась она, – борода тебя ничуть не изменила. Главное – это глаза. Они никогда не меняются. Они всегда остаются такими, какими тебе их подарила мать. Разная музыка сопутствует им, но главная тема всегда ведет свою основную партию – на протяжении всей жизни!

Разглядев едва заметный розовый шрам, прилипший к ее виску, он старался больше не смотреть туда: слишком много воспоминаний!

– Объявления в газетах были чистой выдумкой, – сказала она, глядя в огонь. – Ты конечно же их читал. Нас обоих «похоронили», а куда им было деваться? Виновники гибели сотни человек, в том числе барона Розельдорфа и примадонны Аделины Велларон, провалились как сквозь землю перед самым носом преследователей. Поэтому нас с радостью причислили к жертвам пожара.

– Но как же ты… – он осекся.

Она презрительно взглянула на него.

– Не тебе об этом спрашивать, Давид. Первые дни я бушевала мщением, но потом… смирилась. Какой смысл укорять человека за то, что он черен сердцем? За то, что он был таковым всегда!

Он вспыхнул, недобро посмотрев на нее. Рассеянно усмехнувшись, смолчал и потупился.

Встав, она подошла к окну. Солнце уходило за горизонт, касаясь темных крыш города Крюгендорфа.

Подойти к ней он боялся. Да и не хотел. Усевшись обратно в кресло, доктор принялся разгребать каминными щипцами угли. Искры взлетали, таяли, на смену им вырывались новые. От перепадов света в камине лицо его освещалось неровно, порывами.

Лишь пару раз он обернулся на нее.

Не двигаясь, она глядела в окно. Он понимал, что мысли этой женщины, равно как и его, бродят сейчас где-то в прошлом – в горечи и радости безвозвратно канувшего времени. Слепая тоска вдруг сдавила его горло и, как спрут тащит жертву в черную пучину океана, увлекла через космос воспоминаний – на двадцать лет назад, в другую осень. В неясном тумане прошедшего он отчетливо услышал далекий пароходный гудок…

Глава 2

Мастер огненной магии

1

Тяжелый гудок парохода «Святая Катарина», подплывающего к причалу, врезался в серое утреннее небо, заглушил на время всех портовых чаек Пальма-Амы и откатился приглушенным эхом за много миль к югу. А минут через пять разноликая толпа, обитательница кают всех классов, хлынула на умытую ночным дождем мостовую города.

…Евгении не было. Она осталась в Гроссбаде – в труппе «Карусели», которую он, честолюбец и гордец, так легко оставил месяц назад. Поток людей, недавних пассажиров, уже прокатился мимо Давида, а он все еще смотрел на пароход – серый безмолвный айсберг.

Чуда не произошло.

Давид надвинул шляпу на глаза. Сунув руки в карманы плаща, так и не просохшего после ночных скитаний по городу, ощутил в пальцах безнадежно сырую пачку папирос.

Что теперь остается ему? Начинать все сначала?

Он поймал чудом не занятую пролетку, и на вопрос возницы: «Куда угодно?» – неопределенно пожал плечами. К черту на рога!..

Но, поеживаясь в намокшем дождевике, под монотонный цокот копыт поглядывая на сырой кирпич зданий, выцветшие серые окна и спину возницы, Давид вдруг трезво взглянул на положение вещей. Кататься по свету – у него нет денег. Галикарнасс? Но там отец. Появиться в отчем доме сейчас значило бы унизить себя насмешками и глупыми упреками. А возвратиться в гостиницу, туда, где он ждал Евгению, ждал целый месяц, – об этом не могло быть и речи. Теперь не только меблированная комната с окнами на океан, где он выкуривал по две пачки папирос в сутки, теперь весь этот город был для него чужим.

Хотелось промочить горло; сидя в теплом углу, утонуть в табачном дыму собственной папиросы.

Скоро Давид вошел в первую из попавшихся ему по дороге питейных – полуподвальную харчевенку, каких в этом городе было немало. Он расположился у окна, недалеко от большого, дышащего на ладан камина. Глядя на ботинки редких прохожих, колеса пролеток и проплывающих омнибусов с целыми шлейфами грязных брызг, Давид заказал у кабатчика-молчуна яичницу с ветчиной, зелень, бутылку вина и папиросы.

Он не помнил, сколько прошло времени, когда, повинуясь неясному импульсу, поднял голову и в очередной раз посмотрел в окно.

Через дорогу от харчевни по тротуару шел человек. Воротник его темного плаща был поднят, широкополая шляпа надвинута на глаза так, что Давид разглядел лишь торчащую клином смоляную бородку. Над головой пешехода был раскрыт огромный тугой черный зонт. Явно торопясь, человек быстро сошел с тротуара, не заметив стремительно летевшую на него громоздкую карету. У Давида перехватило дыхание. Одна из четырех лошадей повела мордой, натянула упряжь. В эту самую минуту зонт открыл человеку то, что уже храпело, дышало, с грохотом разрасталось у него за плечами…

Человек метнулся в сторону, возница натянул поводья, но было поздно. Зонт, как гуттаперчевый мяч, ударившись о конскую грудь, отскочил в сторону. Человек смешно выбросил руки вверх, вскинул, теряя шляпу, черный клин бороды. Через несколько мгновений не только копыта, но и передние колеса подмяли незадачливого прохожего под себя, сломали и оставили лежать скрюченным, неподвижным под деревянным днищем вросшего в мостовую омнибуса.

Давид торопливо встал и, набросив просохший плащ, поспешил на улицу. Там уже собиралась толпа. Давид протиснулся вперед и заглянул в осыпанное каплями дождя лицо покойного. Оно было вытянутым, невероятно смуглым, почти землисто-темным. Большие черные глаза его, под густыми бровями, словно вымазанными сажей, хранили отпечаток ужаса. Рот ощерился, открыв крупные желтоватые зубы…

Распорядителем вызвался быть важный господин в сером пальто под серым зонтом.

– Отнесите тело на тротуар, милейший, – приказал он портовому грузчику.

Гигант охотно взял труп за плечи и легко поволок по мостовой. Темный плащ на груди бедняги вздулся комом и вытолкнул из нагрудного кармана чужеземца два предмета – газету и револьвер.

У места происшествия остановилась случайно проезжавшая мимо полицейская коляска. При виде револьвера офицер нахмурился, обшарил покойного и к всеобщему удивлению обнаружил в правом его сапоге длинный кинжал в узких ножнах.

– Да это ассасин какой-то! – с усмешкой заметил человек в сером пальто под серым зонтом. – Пожалуй, я поеду с вами, – сказал он полицейскому. – Все случилось на моих глазах – я дам показания.

Через десять минут тротуар опустел. У ног Давида лежала газета, которую медленно разглаживал на булыжной мостовой мелкий моросящий дождь. По странной случайности о ней забыли. Давид поддел концом башмака несколько страниц, раскрыв газету на середине. Там она оказалась еще довольно суха. Один из абзацев сильно отличался от общего печатного фона. Нагнувшись, Давид вырвал полстраницы с объявлением и, сжав мокрый клок газеты в кулаке, вернулся в харчевню. За своим столом, расправив обрывок, он прочитал то, что было обведено красным карандашом в графе объявлений под номером «6»: