Книга По обе стороны горизонта - Генрих Аванесов

Первый опыт написания конспекта меня ошеломил, но не обескуражил. Читая текст, я не понимал содержания. Все слова были знакомыми и понятными, но когда они складывались в предложения, их смысл от меня ускользал. Не могло быть и речи о том, чтобы сначала прочесть текст, а потом кратко его изложить. Я не сдался только потому, что не мог обмануть ожидания мамы, которую хотел избавить от ненужных переживаний. Просидев над этой работой какое-то время, я придумал некоторую методику, которая позволила мне в дальнейшем запросто справляться с подобной работой. Я брал работу классика марксизма и считал, сколько в ней страниц. В конспекте, я полагал, их должно было быть раза в два меньше, затем, следя за соблюдением этого правила, брал и переписывал каждую пятую или десятую фразу. Сознавая, что я не понимаю то, что читаю и пишу, я, слава Богу, воздерживался от изложения своего мнения о содержании работы, его у меня просто не было.

Когда мама первый раз пришла домой после очередного политзанятия, она чуть ли не со слезами на глазах рассказывала, какое впечатление на всех и, самое главное, на парторга, проводившего занятие, произвел мой конспект. Из этого я заключил, что либо мой конспект никто не читал, либо читавшие понимают в этом деле не больше, чем я. Правдой, наверное, было и то, и другое. Подготовка конспектов для политучебы родителей стала моим постоянным занятием до конца пятидесятых годов, пока эта дурь не сошла на нет, и политучеба не прекратилась.

Надо сказать, что в моей голове что-то от прочитанного в работах классиков марксизма все же оставалось. Я запоминал некоторые фразы, выражения, мысли и начал ими пользоваться. Помню, как-то на уроке истории, когда я, как обычно, не очень зная, что нужно рассказывать по существу, произнес: «В своей работе «Государство и революция» Ленин писал…», учитель посмотрел на меня с нескрываемым удивлением и вместо заслуженной мной двойки поставил четверку. Вообще, ссылки на классиков марксизма оказывали на преподавателей в школе и даже потом в ВУЗе магическое, обезоруживающее действие. Где-то к девятому классу я уже точно знал, что большинство преподавателей в этом самом марксизме ничего не смыслят, а ссылки на классиков делают примерно с тем же уровнем понимания, что и я.

Такие активные ребята, как Серега и я, не могли быть не вовлечены в общественную жизнь пионерской и комсомольской организаций школы. Серега там занимал самые высокие, якобы, выборные посты. Он был председателем совета пионерской дружины школы, а потом председателем комсомольской организации. Высокий, крупный, с правильными русскими чертами лица и хорошей речью, он идеально подходил ко всем этим должностям. У него явно были шансы стать со временем большим партийным руководителем. Он это хорошо понимал, но я знал, что он просто играет в эту игру, а в планах у него совсем другое – наука. Разговор об этих его планах у нас проходил в сентябре 1952 года в его квартире. Серега был очень серьезен и сосредоточен. Он говорил, что это его последний школьный год. Надо готовиться к поступлению на биофак МГУ по всем предметам, по которым предстоят экзамены. Что он хочет провести дома еще одно исследование, и для этого ему потребуется моя помощь. Он хочет экспериментально исследовать влияние условий вскармливания карпов на их биопродуктивность. В вопросах круглогодичного выращивания витаминной продукции ему уже все ясно, надо было бы переходить к промышленному производству теплиц, но никто не хочет этим заниматься. Он ходил с этим вопросом в райком комсомола, в райком партии, в райисполком – никто ничего об этом даже слышать не хочет. «Ну и с карпами будет то же самое», – заметил я. Серега строго посмотрел на меня и ответил очень серьезно: «Наука не всегда бывает своевременно понятой и просто обязана быть далеко впереди производства. Кроме того, любое исследование всегда непредсказуемо, а потому интересно». В его комнате уже стояло на столе три не очень больших аквариума и трехлитровая банка с водой, в которой суетились мальки. Надо организовать циркуляцию воды в аквариумах, обогащение ее кислородом и подогрев. «Займись этим, – приказал он мне. – На все не более 10 дней, а то малькам будет тесно в банке».

В то время я никогда не спорил с Серегой. Он был для меня непререкаемым авторитетом. Более того, я никогда не сомневался в его правоте. Надо – так надо, сделаем. Нас позвали пить чай. В квартире Сереги я чувствовал себя своим человеком. Его родители и бабушка всегда были приветливы и гостеприимны. В этот вечер за столом был и отец Сереги. Видимо, продолжая ранее начатый разговор, он говорил о перспективах развития сельского хозяйства, о том, что для полей необходимо создавать новую технику, повышать урожайность за счет агрокультуры, а не путем увеличения посевных площадей. Было видно, что этот вопрос его глубоко волнует. Серегина мама, как и мы, внимательно слушала его, а потом тихо сказала: «Ничего хорошего в этих колхозах все равно не будет». Отец как-то сник и замолчал. Тема была исчерпана. Я ушел домой, думая, как выполнить Серегино задание.

За те годы, когда мы с Серегой что-то изобретали, делали, исследовали, мы никогда не развлекались вместе: не ходили в кино, на каток или в парки на аттракционы. Мы всегда занимались каким-то делом и говорили о делах или о высоких материях. Мы даже думали с ним одинаково, хотя и о разном. Это выяснилось тогда, когда я сам открыл в себе некоторую новую для себя способность решать наиболее сложные задачи, занимаясь в это время совершенно другими делами. Все началось, когда в школе мы начали проходить алгебру. Мне этот предмет очень понравился. Казалось фокусом превращение сложного алгебраического выражения во что-то очень простое. Но наступил момент, когда мне попалось какое-то очень упрямое выражение, которое не желало упрощаться, как я ни старался. Я предпринял несколько безуспешных попыток справиться с ним и, в конце концов, выучил его наизусть. Непокорное выражение застряло у меня в голове и начало решаться, как бы, без моего участия. Я ел, спал, делал какие-то дела, читал, а в голове шел параллельный, самостоятельный и независимый процесс. Однажды утром, когда, как мне казалось, я и думать забыл о непокорном выражении, его решение буквально всплыло у меня перед глазами. Оставалось только сесть и записать это на бумаге. Решение было очень простым и элегантным. После этого я стал пользоваться случайно обретенным приемом для решения самых сложных задач, и каждый раз эффект был потрясающий. Другой прием, который я изобрел для себя почти сознательно, позволял быстрее находить решения, когда ситуация казалась тупиковой.

Он заключался в том, чтобы, сосредоточившись, хотя бы на очень короткое время остановить в голове мыслительный процесс. Когда это удавалось, мозг на некоторое время после такого упражнения начинал работать с удвоенной энергией. Весь шестой и седьмой класс я посвятил отработке этих технологий и сильно преуспел в них. Когда я понял, что эти приемы действительно работают, то решил рассказать об этом Сереге. Он выслушал меня внимательно и с некоторым недоумением сказал:

– Я думал, что все и всегда именно так и решают сложные задачи и проблемы, а ты, оказывается, научился этому только сейчас, хотя то, что ты делаешь для интенсификации мышления, пожалуй, ново и для меня.

Серега, видимо, действительно решал самые сложные задачи путем параллельного мышления, и, если мне удавалось на фоне обычной жизнедеятельности решать только одну задачу, то он это делал одновременно с несколькими. Я не раз замечал, что посреди оживленного разговора он мог вдруг на несколько секунд или минут уйти в себя, замолчать, а затем вернуться к теме, как бы на шаг назад. В эти мгновения он анализировал поступившую из подсознания информацию, и ничто другое не могло быть важнее ее. Мне это его состояние было более чем понятно, однако я не переставал слышать, когда находился в состоянии наивысшей сосредоточенности. Для интереса я поговорил о нашем с Серегой способе мышления с несколькими ребятами из нашего класса. Они меня даже не поняли. То же повторилось и с моими родителями. Отец удивленно пожал плечами, а мама сказала, что я всегда был очень рассеянным. Я же был убежден, что моя способность параллельного мышления – так я назвал этот процесс сам для себя – никакого отношения к рассеянности не имеет. За мной был другой грех. Прочитав очередную новую книгу, я начинал жить среди ее героев, ставя себя на их место, и делал это, вполне сознательно уходя из окружающего меня мира. В этой виртуальной реальности я мог находиться долго, до тех пор, пока мне не надоедало, и я не начинал читать новую книгу. Имея за спиной уже множество прочитанных книг, я мог легко переходить из одной виртуальной реальности в другую, даже не заходя в мир живых людей. Возвращение оттуда мне всегда давалось с трудом, что, видимо, было заметно и родителям, и учителям. Но в одном я был глубоко уверен: все, что было для меня интересно, я всегда знал и помнил, а забывал только то, что по тем или иным причинам считал для себя малозначимым или неинтересным.