Книга Чудо - Даниэла Стил

Войдя в переднюю, Куинн поставил на пол чемоданы и услышал тиканье часов в гостиной. Звук потряс его, потому что был похож на сердцебиение. Он никогда так остро не ощущал свое одиночество. Нигде не было цветов, жалюзи были опущены, шторы сдвинуты, и темные деревянные панели, которыми была обшита гостиная и которые раньше сверкали, делали теперь комнату похожей на склеп. Он не припомнит, чтобы дом когда-нибудь выглядел таким темным и наводящим тоску. Не раздумывая Куинн направился к окнам, раздвинул шторы, поднял жалюзи и остановился, глядя в сад. Деревья и зеленая изгородь все еще зеленели, но цветов уже не было. За окном стоял серенький ноябрьский день.

Уже когда они совершали посадку, начал опускаться туман, который теперь медленно расползался по городу. Небо было таким же унылым, как и настроение Куинна. Взяв чемоданы, он отправился вверх по лестнице. При виде спальни у него перехватило дыхание. Пять месяцев назад она умерла у него на руках в этой самой постели, и, увидев ее улыбающуюся на фотографии рядом с кроватью, он испытал физическую боль. Он присел на краешек кровати, и по его щекам покатились слезы. Он понимал, что совершил ошибку, возвратившись, домой, но если он собирался весной продать дом, то надо было разобрать ее и его личные вещи, а кроме него, сделать это было некому. Кроме того, надо было еще многое сделать в доме. Все там содержалось в порядке и хорошо работало, однако прожить тридцать семь лет в одном доме — это все равно, что прожить в нем всю жизнь. Он понимал, что придется разобрать вещи самому, как бы мучительно это ни было. Некоторые комнаты нуждались в косметическом ремонте, и он хотел проконсультироваться с агентом по недвижимости относительно того, что нужно сделать, чтобы продать дом.

Ему предстояла длинная, трудная первая ночь дома, и он так тосковал по Джейн, что готов был выбежать на улицу прямо в пижаме, лишь бы укрыться от одиночества. Но бежать было некуда. Он был приговорен к жизни без нее. Он знал, что одиночество — его удел навсегда, и понимал, что заслуживает этого. В ту ночь он увидел сон, который ему часто снился перед путешествием. Во сне к нему приходила Джейн. Она протягивала к нему руки, о чем-то просила и плакала. Сначала ее слова было невозможно расслышать, но и без слов, от одного ее вида, у него разрывалось сердце. Потом он начинал понимать слова. С незначительными вариациями она говорила всегда одно и то же. Она просила не покидать ее, не бросать ее снова. И каждый раз, когда ему снился этот сон, он обещал ей не делать этого. А потом уже не во сне, а в каком-то кошмаре он брал чемодан и уезжал. После этого он видел лишь ее лицо: она плакала после его отъезда. Проснувшись, он все еще слышал ее всхлипывания, и ему еще долго вспоминались ее слова: «Куинн, не покидай меня… Ну, пожалуйста, Куинн…» После этого сна боль долго не утихала. Почему он уезжал так часто? Почему его собственные дела всегда казались ему такими важными? Почему он ее не слушал?

Сон полностью отметал важные причины его отлучек и все, что было связано с империей, которую он строил. Во сне у него оставалось лишь ошеломляющее чувство вины и поражения. Он терпеть не мог этот сон, и ему не нравилось, что он снова его увидел, едва успев вернуться в Сан-Франциско. В этом сне в Джейн было что-то трагическое, хотя в реальной жизни она умела понять другого человека и посочувствовать ему и никогда не упрекала его и не умоляла, как женщина, которую он видел во сне. Куинн ненавидел этот сон, но понимал, что чувство вины связывает его с ней, словно цепью, как некогда связывала любовь. Тот факт, что сон немедленно вернулся, как только он приехал домой, отнюдь не улучшил его настроение. Он понимал, что обречен всю жизнь нести на своих плечах бремя вины.

На следующее утро он принял душ, побрился, оделся, выпил на скорую руку чашечку кофе и, засучив рукава, принялся копаться в шкафах. Все еще пытаясь прогнать воспоминания об этом сне, он начал с более легких полок, где Алекс хранила всякие вещицы, напоминающие о ее детстве. Джейн долгие годы пыталась уговорить ее забрать их с собой, но дочь предпочитала хранить их у родителей. Там находились всякие призы и награды времен ее увлечения верховой ездой и теннисных турниров в колледже. Были там бесчисленные фотографии друзей — с детского сада и до колледжа, — которых Куинн даже не мог вспомнить. Были магнитофонные пленки, домашние фильмы, несколько потрепанных старых кукол, плюшевый мишка. В самом дальнем углу стояла коробка, которую он придвинул к себе. Коробка была запечатана. Открыв ее с помощью перочинного ножа, он обнаружил множество фотографий Дугласа — одного или вместе с Алекс. На фотографиях они хохотали, улыбались, выделывали всякие кульбиты, на нескольких катались на лыжах. Там же лежала целая пачка писем Дуга, написанных в то лето, когда он уехал в летний лагерь в Мэн, а она — в лагерь, расположенный поближе к дому, в Калифорнии. Движимый интуицией, Куинн открыл одно из старых пожелтевших писем, и вздрогнул, увидев дату: письмо было написано в день гибели Дуга. Он написал его Алекс за несколько часов до того, как погиб в результате несчастного случая в возрасте тринадцати лет. Читая его, Куинн не мог удержаться от слез. Он вдруг понял, что они все тогда чувствовали. Ведь он, любя сына, всегда держал его на некотором расстоянии от себя. Он не позволял себе узнать сына получше.

Дуг был красивым, веселым и умным мальчиком и был очень похож на отца, но Куинн всегда откладывал более близкое знакомство с ним. Он всегда откладывал это «на потом», считая, что у них еще будет для этого время. Куинн мечтал о том, как их свяжет с сыном настоящая мужская дружба, а в результате получилось, что он так и не узнал мальчика как следует. Он даже не мог, как следует горевать о нем. Слишком больно было признаться, что он упустил возможность ближе познакомиться с Дутом. Его охватило чувство вины, и он поскорее уехал, потому что каждое напоминание о погибшем сыне он воспринимал как немой упрек. Он настоял на том, чтобы Джейн как можно скорее убрала вещи Дуга и освободила его комнату. Он опасался, что ей будет слишком больно, если комната сына сохранится в прежнем виде и превратится в место поклонения. Куинн уехал в Гонконг, попросив, чтобы к его возвращению все было упаковано и вывезено из дома. Предположительно он настаивал на этом ради Джейн. Будучи послушной женой, она это сделала исключительно для того, чтобы доставить ему удовольствие, хотя одному Богу известно, чего это ей стоило.

На следующий день Куинн обнаружил почти все, что было в комнате мальчика, когда стал разбираться в большой кладовой за гаражом. Там было все, даже его одежда, его спортивная экипировка, его награды и прочие памятные вещицы. Джейн сохранила все, вплоть до его нижнего белья. Она хранила все это в течение двадцати трех лет, а когда Куинн приступил к разборке шкафов наверху, он даже обнаружил три свитера Дуга в дальнем углу шкафа Джейн.

Это сентиментальное путешествие по прошлому на несколько недель целиком поглотило все его мысли. Воспоминания заставили понять по-новому многое о себе и Джейн и усугубили чувство вины. Наступил и прошел День благодарения. Куинн, как положено, позвонил Алекс, хотя в Женеве этот праздник не праздновали. Она отвечала очень коротко и поблагодарила за звонок таким ледяным тоном, что ошарашенный Куинн даже не попросил к телефону Хорста и мальчиков. Она явно давала понять, что он им не нужен. Хотела, чтобы он оставил их в покое. Он так и сделал.