Книга Избранник Евы - Наталья Нестерова

II

Во второй половине пятнадцатого века во Франции двор короля Людовика XI не мог сравниться красотой и блеском с домом его двоюродного брата бургундского герцога Карла Смелого. Взаимная ненависть двух государей была непримиримой. Карл презирал Людовика, который хитростями, интригами, подкупами пытался подмять под себя раздираемые усобицами провинции. Кроме того, в свое время Людовик, еще дофин, неудачно интриговавший против собственного отца, был вынужден просить убежища у бургундского герцога и жил в его замке несколько лет. За гостеприимство отплатил черной неблагодарностью. Заняв трон, Людовик вскоре начал притеснять права крупных феодалов. В ответ они создали Лигу, которую возглавил Карл, объявивший королю войну.

В битве у деревни Монрели, недалеко от Парижа, погиб мой муж, мой второй муж, первый неудачно свалился с лошади во время охоты и свернул себе шею.

Нечего было и мечтать, свалившись в средневековую Францию, остаться незамужней. Нет, конечно, были варианты: предстать неизлечимо больной, уродливой, припадочной, буйно помешанной. Спасибо, не надо! Девушка, которую не берут замуж, — предмет насмешек, сплетен о ее тайных пороках. О, благословенный двадцатый век, в котором женщина могла распоряжаться своей судьбой! До него еще так далеко! Пока же по всему земному шарику действует правило: да прилепится жена к мужу. «Неприлепленной» женщине, особенно крестьянке (а их большинство) не выжить, потому что самой пахать землю, ухаживать за скотом и строить дом невозможно.

Мои мужья были славными, добродушными, незлобивыми существами. Звезд с неба не хватали, зато быстро выучились пользоваться специальной комнаткой для естественных нужд (туалетом). Оба считали себя героями постельных дел, кичились своей мужской неутомимостью. Но бурные сексуальные утехи происходили исключительно в их воображении. Свой супружеский долг я выполняла, мороча им мозги. О натуральных плотских утехах с кем попало не могло быть и речи. После моего московского Избранника!

Могла бы я подстроить события, чтобы оба супруга не сыграли в ящик? Без труда. Но вмешиваться в исторический ход событий надо с осторожностью, да и супруги мне поднадоели. Руку (колдовство) к их гибели я не прикладывала, нет за мной такого греха. Сами нашли свою смерть.

По случаю траура я не выезжала из своего поместья, и меня навестил близкий приятель Филипп де Коммин. Он привез соболезнования Карла вдове его вассала и нашел ее, то бишь меня, вполне спокойной и сдержанно печальной. Признаться, меня не столько интересовали подробности гибели мужа, как сама битва — было совершенно неясно, кто же победил. Политика увлекала меня больше, чем турниры и охота, а ценность человеческой жизни в наше жестокое время была очень мала.

Коммин, маленький, тщедушный и желчный, не менее чем знаменитый шут Карла Бургундского, с ядовитым удовольствием рассказывал мне:

— Никогда еще не встречал людей, столь пылко рвущихся в бой. Неудивительно, ведь перед сражением мы выпили вина едва ли не по бочке на брата. Доблестные рыцари так стремительно ринулись на противника, что смяли своих же лучников, и те не выстрелили ни разу. Герцог, естественно, был в первых рядах и дрался как лев. Увлекся погоней и позабыл обо всем на свете. Представьте, в итоге его окружили королевские конники! Один из них хлопает Карла по плечу и орет: «Сдавайтесь, я узнал вас, монсеньор!» Только счастливый случай спас герцога. Мы сражались, как всегда яростно, то есть никто толком не командовал. Кто-то отсиживался в лесу, вроде умника Сент-Поля, кто-то театрально демонстрировал свою храбрость. Я, признаться, думал только о бегстве.

Сент-Поля я не любила. Он обладал большим умом, но умом, насквозь пропитанным коварством и человеконенавистничеством. На мою нелюбовь хитрый злодей отвечал взаимностью, я же не пропускала возможности нелестно отозваться о нем.

— Сент-Поль служит всем, кому может, — усмехнулась я, — и изменяет всем, кому служит. Вы знаете забавную историю с его послами Людовику? Король спрятал за ширмой послов герцога Бургундского в то время, как сент-полевские всячески поносили перед троном Карла. Людовик прикидывался глухим, просил повторить погромче, а те кривлялись, передразнивая герцога. Король потешался вовсю.

Я знала, что через несколько лет Коммин переметнется к Людовику и после смерти короля напишет мемуары, которым суждено будет стать бестселлером Средних веков. Собственно, чтение этих трудов и подвигнуло меня отправиться во Францию, и я всегда откровенно говорила с Коммином, подсказывая ему порой то, что он сам же напишет.

— Я прервала вас, мой друг. Что же это за счастливый случай, который спас нашего герцога?

Ему лет двадцать пять, хорош собой, безрассудно смел, что для нашего правителя самое главное. Беден, вернее, разорен. Обычная история: мотовство, война с соседями — и семья становится нищей, но гордой воспоминаниями. Карл, конечно, сейчас облагодетельствует их. Малый-то, видно, не дурак — не распространяется о том, что спас Карла от плена, только скромно отвечает, что был, мол, рядом с герцогом. Поднадоели мне, честно говоря, эти искатели рыцарской славы. В голове опилки, редкий из них грамотен, расписаться не умеют. И только две вещи торчат в вечной готовности — копье и… — Коммин осекся и лукаво посмотрел на меня.

Я нахмурилась, ударила его веером по руке, наказывая за вольность, и подумала: «Знал бы ты, каких трудов мне стоило привыкнуть к тому, что от них несет, как из конюшни, ведь моются только по случайности в какой-нибудь переправе. А сморкаются, плюют, испускают воздух из желудка и кишечника!»

— Какая прелестная у вас прическа, мадам! — Филипп де Коммин отвесил комплимент, льстиво заглаживая неучтивость.

Комплимент был не из куртуазных. Впрочем, от Коммина я не требовала витиеватых восхвалений. Напыщенными возвеличиваниями моей небесной красоты занимались другие. Но обращение «мадам» компенсировало скудость комплимента. «Мадам» называли только жену, или мать короля, или жену старшего сына короля. Я не имела права на подобное обращение, и его употребление говорило о высшем, хотя и тайном, почтении Коммина.

Моя прическа в тот памятный вечер заслуживает отдельного упоминания. Дамы нашего времени носили на головах геннины — высокие конусообразные уборы, вроде колпаков у сказочных колдунов, звездочетов и фей. На геннин крепилась накидка типа фаты. Чем знатнее дама, тем выше ее геннин. У жены Карла Смелого Маргариты колпаки больше метра, приходилось специально прорубать двери, увеличивать проем. Таскать на голове длиннющий конус — удовольствие ниже среднего. Я помнила по иллюстрациям книг периода учебы в Московском университете, что в моду войдут новые прически. Вот я и стану их основоположницей!

Заплела две косы и уложила их вокруг ушей. Отчаянно смахивало на бараньи рога. Надо лбом закрепила черную креповую фату (дань трауру), которая спадала почти до пола. Черный цвет считался грубым и неизысканным. Но у меня шились несколько черных платьев с гофрированными белыми воротничками и вставками, расшитыми драгоценными камнями. Платья обещали быть траурными и одновременно соблазнительными. Я не хотела более обременять себя замужествами, собиралась играть безутешную вдову с креном в религиозность. Но не ходить же мне как монашке!