Книга Коварство без любви - Лариса Соболева

– Отметила! – хмыкнула Клавдия Анатольевна. – Она всех отметит, и подметит, и заметит, и заложит.

– Клава, прекрати! Людей постесняйся, – строго сказала кудряшка, затем вышла, неодобрительно качая головой.

Степа проверил, хорошо ли она закрыла за собой дверь, оседлал стул. Присмотревшись к Овчаренко, болтавшей ножкой, закинутой на колено, сделал вывод, что ей много меньше лет, чем ему показалось на первый взгляд. Явное пристрастие к алкоголю – отечность, мешки под глазами, да и повадки выдавали человека пьющего, причем сильно пьющего. Тем временем Микулин почесал затылок, не представляя, о чем спрашивать эту раскрашенную (она не успела снять грим) и пьяную куклу. Степа пришел на помощь:

– Не возражаешь, если я допрошу? Я все же смотрел спектакль...

– Валяй, – согласился Микулин, приготовившись писать.

– Клавдия Анатольевна, – начал Степа, – Ушаковы были муж и жена?

– Почти в разводе, – ответила Овчаренко.

– Как это – почти? Можно состоять в разводе или в браке, но «почти» странно звучит, не находите?

– Ой, я уже ничего не нахожу, – отмахнулась Овчаренко и наклонилась за бутылкой. – У меня от всего этого один кошмар в душе. Хотите? – предложила бутылку по очереди ментам.

– Гражданка, – протянул Микулин, – как вы себя ведете? Мы вас сейчас...

– Не пугай, мне и без тебя страшно. Так не хотите? Ну как хотите. – Она вынула газетную пробку, сделала несколько глотков, словно выпила компот, заткнула горлышко и поставила на пол. – Вы хоть представляете, что чувствует человек, отыграв спектакль и видя своих коллег в образе... трупов?! Нет? А у меня нет слов... описать... мое состояние.

Все-таки ее развезло, впрочем, в бутылке было меньше половины и, надо полагать, выпила ее она одна. Микулин безнадежно махнул рукой и глазами спросил Степу: что будем делать? Тот кивнул, мол, продолжим. Овчаренко не заметила бессловесных переговоров, поставила локоть на гримировальный столик, обхватив пятерней подбородок, проникновенно заговорила, поминутно вздыхая:

– Жуткая смерть. Вот так живешь, копошишься, а потом – раз! Не так страшно подохнуть от... инфаркта там... от гриппа... А вот... это страшно. Я тут сидела одна... и так тоскливо стало... мрак! Видите эти стены? Я в них торчу со дня окончания театрального училища, да. Всю свою жизнь я провела в этих стенах, и все. Ну, гастроли. Были когда-то, сейчас мы никуда не ездим. И что, чего я добилась? Заслуженная артистка, а кто обо мне знает? Кто знает в России, что есть такая Овчаренко? Мне до пенсии восемь лет, а потом что? Выкинут. Всех выбрасывают! Я пока держусь. И думаете, мне хорошо, что держусь? Нет... мне нехорошо. Я нищая, живу от зарплаты до зарплаты, которая заканчивается, как месячные, в три дня. А я живу! И подличаю. Потому что не мыслю себя без театра. А театр не принес мне ничего, кроме боли. Но без него не могу. Как тут быть? А? Вот скажите: как быть?

– Клавдия Анатольевна, – остановил поток откровения Степа, – а что, Ушаковы конфликтовали с коллегами?

– Пффф! – заерзала она. – Конечно. В нашем храме все конфликтуют! Кто скрыто, кто открыто... по-разному. Одним словом, храм... хрям-хрям, и нету.

– А вы конфликтуете?

– Я похожа на дуру? Я хочу играть. Хочу работать. А работу, роль, не получишь, кон... конфликтуя.

– Так, ясно, – сказал Степа, понимая, что Овчаренко допрашивать все равно что воду ситом черпать. – Не скажете ли, с кем именно конфликтовали Ушаковы?

– Ну... э... со многими. Знаете, я сейчас не в том настроении, чтобы оценить и вывод сделать. А по секрету скажу, – она перешла на шепот, подавшись корпусом вперед, – мне жить не надоело. Я плохо живу, но живу. Уж лучше так, чем никак.

– Хорошо, подпишите и идите, – протянул ей исписанный лист Микулин, которому диалог с пьяной бабой попросту надоел.

– Не, не, не! – замахала та обеими руками. – Ничего подписывать не буду.

Невозмутимый Микулин несколько растерялся:

– Да вы что, гражданка! Я вас привлеку...

– Привлекай, привлекай, – засобиралась Клавдия Анатольевна, не забыла водку сунуть в сумку. Вскочила, повалив стул, ринулась за пальто, висевшее на вешалке. – Вдруг я не то там... Завтра прочту и, может быть, подпишу... а так... не в том градусе...

– Пальто не трогать! – гаркнул Микулин, она отдернула руки. – Пока не закончен опрос свидетелей, никто не выйдет из здания театра.

– А как же я домой пойду? – в удивлении развела она руками. – Без пальто холодно.

– Вы что, не поняли? – свирепо прорычал Микулин, поднимаясь с места. – Или вам наручники надеть, чтоб понятней стало?

– Не надо! – выставила она вперед ладони, защищаясь от него. – Не надо наручников. Я все поняла. Не пойду домой, подожду. Я все поняла.

Овчаренко метнулась за дверь, а Микулин в сердцах бросил папку и авторучку на стол. За сегодняшний вечер он впервые вышел из себя:

– Они что, все тут пришибленные? Я от кого-нибудь добьюсь вразумительных ответов или нет?

– Ты же только начал допрашивать свидетелей...

В это время послышался грозный женский голос, перераставший в крики, и чеканящий шаг. В данной обстановке все эти громкие звуки показались не столько нелепыми, сколько дикими. Два трупа еще не остыли, а кто-то бесцеремонно разорался.

– Неужели еще кого-нибудь пришили? – обреченно вздохнул Микулин.

– Пойдем посмотрим, – сказал Степа, вставая.

4

Нет, никого не пришили, во всяком случае, пока. Это пожаловала директор театра, срочно вызванная администратором по случаю ЧП. Директор – высокая и худая женщина лет шестидесяти пяти, однако в сапогах на высоких и тонких каблуках, с рябым и некрасивым лицом, с химической завивкой, слегка растрепанная – наверняка ее подняли с постели. Стоя на сцене, она сурово свела брови к переносице и без того тонкие губы поджала, раскрыла блеклые глаза во всю ширь, глядя на тела, которые успели положить на носилки и накрыть простынями. Атмосфера заметно накалилась, хотя ни один из работников театра не рискнул предстать перед очами директора, а воздух, казалось, задрожал в ожидании взрыва. «Ну и ну! Одна тетка привнесла с собой ядерный заряд», – отметил про себя Степа и посмотрел на Микулина, который, как буйвол после ярма, уставился на новое действующее лицо, дескать, этой только не хватало.

– Что здесь произошло? – рявкнула директор, распахнула демисезонное пальто и поставила руки на бедра. По всему было видно, это пришла бесспорная, полноправная хозяйка сего заведения. – Что, я спрашиваю, здесь произошло? Какое ЧП?

Администратор, находившаяся у сцены внизу, – ни слова. Физиономия ее приобрела выражение обиды, как будто только что именно администраторшу обвинили в отравлении артистов. Степа разглядел еще одного человека, которого сразу не заметил из-за... да, из-за его незаметности. Неопределенного возраста, маленький, невыразительный мужчинка сидел, вжавшись в кресло первого ряда. Изредка его голова осторожно выныривала из тени, приподнимаясь над креслами, как головка черепахи из панциря, в такой момент Степа и заметил его. Тип неприятный, неприятно поблескивали и очки на его носу, а маленькие бесцветные глазки следили за всем поверх них. Тем временем директор, не дождавшись разъяснений, гаркнула: