Книга Мальчики-мальчишки - Наталья Горская

Но вернёмся к Власти. Она, надо заметить, дама капризная и не потерпит, чтобы помимо неё занимались бы ещё чем-то другим, пусть даже это другое является самым перспективным бизнесом. Она не того поля ягода, чтобы без надобности долго лежать. Это вам не сказка Салтыкова-Щедрина, когда совесть лежала где-то на дороге, «истерзанная, оплёванная, затоптанная ногами пешеходов». И каждый её новый владелец спешил поскорее от неё избавиться, отшвырнуть от себя подальше, как негодную ветошь, потому что, сказать по совести, без совести значительно легче жить: «подставлять ближнему ногу, удобнее льстить, пресмыкаться, обманывать, наушничать и клеветать», и ничто не огорчает, не заставляет задуматься. Короче говоря, кайф полный, а с совестью-то этой столько мороки, что и жить не захочешь!

И вот эта самая Власть, видя такое пренебрежительное к себе отношение, взметнулась Жар-птицей в вольное русское небо, что только её и видели. И те, кто Властью должен был заниматься по должности, даже за хвост её не успел ухватить. Это сделали мальчики с крепкими кулаками, воспитанные по принципу «если враг не сдаётся – его уничтожают». Они, как и многие их сограждане, не смогли найти себе применение в новой России, поэтому стали создавать свои маленькие империи, где все подчинялось лишь им. Так что в каждой деревеньке, в каждом захолустном городке стали появляться свои местные и очень влиятельные авторитеты. Криминальные. Потому что при бездействии прежних законов новые сначала всегда являются нарушением прежних, то бишь криминальными. Но так уж устроено человеческое сообщество: если официальной власти не до Власти, а больше заботит покупка острова в тёплом море и прокорм многочисленного прожорливого окружения из неугомонных прихвостней и шестёрок, то Власть неизбежно перетекает в другие руки, которые, надо отдать им должное, держат её крепко, пусть даже в небольших масштабах.

Я под Властью подразумеваю не пассивное сидение на троне или в шикарном кабинете, а способность влиять на ход событий в своих владениях, знать любой закоулок, каждое настроение своей империи, распоряжаться ею и быть уверенным, что твои распоряжения будут в точности выполнены. А тут наметилось ещё одно раздвоение в государстве, когда обитатели тронов и кабинетов перестали влиять на то, что творится в их царстве. И когда руководство страны принимает закон, например, об ограничении рекламы табака и непотребного образа жизни, она продолжает оставаться на своём месте. Шокирует именно то обстоятельство, что такое «руководство» на самом деле не может справиться даже с этаким пустяком, не говоря о вещах более значительных, потому что реальная Власть находится в других руках, а официальная власть словно бы подчиняется ещё какой-то невидимой Власти.

Вот и Слава Трубачёв ещё в те годы, когда в стране за трон в Кремле боролись Первый (и последний) президент СССР и Первый президент России, создал для некое подобие личного княжества сначала в нашем городе. Далее власть его стала распространяться и на соседние окрестности. Слава в своё время не очень успешно учился в Политехническом институте в середине 80-ых годов, но зато хорошо продвигался по общественной работе. Однажды он влип в неприятную историю: зачем-то украл кассетный магнитофон у приятельницы. «Бес попутал», – сказал он тогда. А кассетный магнитофон в те годы был ценностью необычайной, в отличие от своего катушечного старшего брата, который весил больше современного телевизора. Суд да дело, и получил Трубачёв небольшой, но всё-таки срок. Отсидел всего год, но, обладая природным артистизмом, с наслаждением изображал потом из себя матёрого уголовника, который провёл на нарах по меньшей мере полжизни.

Ещё в 60-ые годы советская интеллигенция увлеклась тюремными песнями, блатным шансоном. Это было необычно, пикантно, ново. Что пришло из тюрьмы – так что ж: полстраны в лагерях отсидело. Тюрьма воспринималась не местом пребывания преступников, а как интересный мир, где побывали такие человечища, как Лихачёв и Бродский. В 90-ые же годы вообще вся страна с какой-то необъяснимой бравадой стала изображать из себя братву и к месту, и не к месту. Все стали изъясняться исключительно «по фене», которую можно услышать теперь в университетах и банях, в кулуарах власти и в кругу интеллигенции, от сотрудников милиции и школьных учителей, на эстраде и в кино, которое в большей степени теперь просвещает людей относительно новых норм новорусского языка. Русская речь истощилась настолько, что люди разучились подбирать нужные слова для выражения чувств, поэтому даже влюблённые стали не свидания назначать, а «забивать стрелку», как поётся в одной современной песне: «Девчонка стрелку забила, а где конкретно – забыла». В каждой строке половина слов – блатные. Дошло до того, что милиция стала называть себя блатным словечком «менты».

В моём доме живёт человек, который отсидел несколько лет ещё при Брежневе за то, что привёз как-то из рабочей поездки в капстрану Финляндию три пары джинсовых брюк и продал их здесь знакомым. Так он совсем не использует в речи эту самую феню, а те, кто никогда не сталкивались с тюремным миром, шпарят на ней так, что могут запросто сдать экзамен на филфак по данному наречию. Такие гениальные актёры, как Евгений Евстигнеев или Георгий Менглет, очень убедительно играли махровых воров в законе и без фени, а нынче так никто уже не умеет почему-то. Говорят, что когда наши юмористы, выступая где-нибудь в Штатах или Израиле перед бывшими соотечественниками, покинувшими Родину в эпоху Советского Союза, начинают читать рассказы с использованием блатного жаргона, то их юмор никто не понимает, потому что слушатели, живя в чужой стране, сумели, в отличие от нас, живших в России, сохранить настоящий русский язык, какой теперь можно услышать разве что в телепередачах Виталия Яковлевича Вульфа. Крупнейшее государство мира заболело тюремной романтикой и стало похоже на зону, где действуют не законы, а всё делается «по понятиям». Тюремные нравы и нормы взаимоотношений уголовников прижились в школах, в семьях, на производствах, но больше всего замашек позаимствовала у этого специфического мира наша многострадальная армия, где участились убийства солдат, которые осмелились жить не «по понятиям».

Всех опьянила воля. Именно воля, а не свобода. Свобода – понятие чисто европейское, которое у нас всегда предстаёт чем-то неопределённым и слишком уж философским: не знаешь, что делать с ним и с какого края к нему подойти. А воля – это уж точно наша родная стихия, как бескрайнее небо и безбрежные российские просторы. И вот такая же безграничная воля у нас очень быстро переходит в крайнюю свою разновидность – вседозволенность, самоутверждение превращается в самоуправство, где «сам царь не указка», и человек начинает делать не то, что ему действительно нужно, а что только вздумается. Словно в мозгу разжалась долго сжимаемая пружина: она достигла своего обычного состояния, но продолжает раздвигаться дальше уже по инерции движения; словно человек ищет какой-то предел, хочет дойти до самой невозможной крайности в своих поступках и страдает, когда чувствует, что уже не знает, чем же ещё удивить самого себя.

Когда началась Перестройка, то появилась надежда, что «затравленные» советской цензурой авторы вынут из глубоких столов залежавшиеся шедевры. Но этого не произошло, не появились новые Салтыковы-Щедрины и Гоголи. Если совсем недавно у нас шептали об отсутствии в СССР свободы для людей искусства и науки, многие из которых из-за этого уехали на Запад, то теперь никто не пользовался наступившей свободой для этих возвышенных занятий. Большинство почему-то посчитало нужным употребить её для свободного падения к своей полнейшей деградации, потому что страна из тоталитарного государства, где главным кредо было «всё нельзя!», вдруг резко превратилась в огромную территорию, на пространстве которой всё и вся безропотно подчинилось знаменитой формуле «всё позволено!». На смену призраку коммунизма пришёл призрак Фёдора Карамазова, который хотел в скверне, в пороке своём всю жизнь прожить, потому что в пороке-то жить слаще и проще. И хотя все ругают такую жизнь, но сами живут, только тайком. Он же хотел открыто: сделать пакость и тут же в ней не только сознаться, а возвести в подвиг, в пример для подражания. Сплошные призраки, а русские граждане не знают, кого из них слушать, потому что своего ума не хватает.