Книга Острова желаний - Брюс Федоров

– Ну, а Авдеич?

– Когда вернемся, мы его успокоим. В конце концов, никто его за язык не тянул, он сам принял решение о ссуде. Впредь умнее будет.

Глава IV

За разговором время пролетело незаметно. Уже давно зажглось табло с предупреждающей надписью: «Пристегните ремни» и стремительные стюардессы по второму разу обошли салон, уговаривая нерадивых или нерасторопных пассажиров выполнить ненавязчивую просьбу экипажа.

Поигрывая элеронами, самолет полукренами стал перебираться с одного эшелона высоты на другой пока не вышел на глиссаду и вскоре застелился над бетонной взлетно-посадочной полосой аэропорта имени великого француза. Мягко коснулся её просторной спины своими резиновыми башмаками шасси и покатился вперед, ощетинившись поднятыми спойлерами. В салон ворвались звуки реверса авиадвигателей и скрип придавленных гидравликой колес, окончательно примирявших стальную птицу с бетонным полем аэродрома.

Воздушный лайнер вскоре закончил свою пробежку и с удовольствием приткнулся к гармошке рукава для высадки пассажиров.

Пройдя через хитросплетения эскалаторов и коридоров аэропорта, оба московских гостя, наконец, оказались на вокзальном перроне, где уже отстаивался в нетерпеливом ожидании поезд пригородного сообщения RER с двухэтажными вагонами.

Виктор нажал на боковую кнопку и створки двери услужливо разбежались в сторону, открыв ненасытный зев вагона, в котором один за другим пропадали вместе со своей поклажей утренние визитеры французской столицы.

Поднявшись на второй этаж вагона, друзья выбрали кресла напротив друг друга и скинули свои сумки на соседние сиденья, обеспечили себе относительное уединение. Весьма скоро вагон заполнился шумными пассажирами, переполненными впечатлениями и переживаниями от недавнего перелёта. Люди принялись суетливо размещать и переставлять с места на место причудливые и разноформатные саквояжи, сумки и чемоданы, устраивая их на багажных полках, незанятых сиденьях, между кресел и даже в проходе.

Напротив, в соседнем ряду, произвольно раскидав вокруг себя всяческие сумки и пластиковые пакеты, разместилась женщина лет сорока, выглядевшая и одетая весьма примечательно. Темные волосы дамы были стянуты в строгий вдовий пучок, заколотый полукруглым роговым гребнем. Маленькие невыразительные глазки надежно прятались от любопытствующих взглядов за темными продолговатыми стеклами очков в пластмассовой оправе.

В одежде женщины просматривалось полное отсутствие вкуса и возможно даже нарочитое пренебрежение к своей внешности, что, по всей видимости, должно было лишний раз подчеркнуть оригинальность и независимость незнакомки. Общую картину безликости дополняли синие осенние рейтузы, натянутые на худые ноги с острыми коленками и заправленные в стоптанные замшевые ботинки. Довершала безрадостную картину розовая стеганая курточка, из-под которой на четверть вылезала коричневая кофта из полистирола.

Лицо пассажирки, уже тронутое первыми морщинами – грустными вестниками недалекой старости, также не отличалось особой привлекательностью. Оно скорее могло поведать о многих печалях старой девы, окончательно смерившейся со своей незавидной участью. Спутником у странной дамы был маленький пекинес неопределенного бурового цвета. Бойкий пес быстро продрался через частокол людских ног и дорожных сумок и, в конце концов, отвоевал себе место на сиденье рядом с вагонным окном.

В общем невзрачном облике дамы особо неприятное впечатление оставлял плохо очерченный рот с вялыми губами и неровная линия желтоватых зубов. Видно представление о спасительной для многих женщин косметике давно растворилось для неё в безвозвратно ушедшей молодости и отсутствии мужского интереса.

Словно сообразив, что зашедших пассажиров уже достаточно, поезд нехотя оторвался от перрона и, набирая скорость, помчался вперед, рассекая плотный утренний туман, который рваными хлопьями то прилипал к оконным стеклам, то вновь исчезал, уносимый вихревыми воздушными потоками.

Запоздалый и по-декабрьски уныло-серый рассвет однотонной безрадостной краской закрашивал проносившиеся мимо поля и деревья, ещё недавно рядившиеся в веселые зелено-красно-желтые наряды осени.

За окном замелькали однотипные придорожные постройки, опорные матчи линий высокого напряжения и прочие безликие объекты, составляющие малопривлекательный индустриальный пейзаж.

Странная соседка напротив принялась последовательно просматривать свои многочисленные пакеты, то и дело, заговаривая со своим пекинесом, который с философским видом спокойно сидел на своем сиденье и только иногда вытягивал к окну свою длинноухую голову, стремясь разглядеть проносящиеся мимо виды.

Наконец оригинальная дама, по-видимому, утомившись от своего бесполезного занятия, решила сменить сферу деятельности и несколько раз взглянула в сторону Влада, очевидно намереваясь завязать с ним какой-то разговор, к которому он совершенно не был расположен.

И действительно, дернув пару раз головой и улыбнувшись, незнакомка, представившись Жанной, спросила Влада по-французски:

– Месье, как быстро мы доедем до центра Парижа?

– Ну вот, видишь, у тебя и собеседник появился, – первым откликнулся Виктор. – Вы тут побеседуйте, а я пройдусь по вагонам.

Затем он решительно встал и направился к лестнице, ведущей на первый этаж вагона, и немного задержавшись на спуске, повернул голову и с усмешкой посмотрел на Влада.

– Так вы из России? – оживилась беспокойная соседка, переходя на бойкую московскую скороговорку и выстраивая монолог, из которого Влад узнал, что её пекинеса зовут Снупи, а она музейный работник из Москвы, в которой всё так грязно и холодно, и где по улицам расхаживают грубые неприветливые люди. Восторженная часть её рассказа была, конечно, посвящена замечательному городу Парижу и восхитительной Франции, в которой есть всё: и культура, и история, и благополучные отзывчивые люди, некоторые из которых являются даже её близкими друзьями, и всем этим она очевидно очень гордилась.

Стараясь не перебивать свою собеседницу, Влад рассеяно слушал её, и лишь изредка из вежливости поддакивал и поддерживал её панегирические сентенции кивком головы.

– Отчего так? – невеселые мысли стали заполнять голову Влада. – Отчего так происходит, что многие из нас, оказавшись за границей, с какой-то рьяной готовностью принимаются ругать свою страну и выставлять её в карикатурном виде? И даже эта, по виду скромная и незатейливая женщина явно не из среды скороспелых российских нуворишей, и та не находит себе лучшего применения чем как с ходу, с первым встречным, начать так безапелляционно с какой-то непонятной радостью взапуски критиковать только что оставленные родные края.

Конечно, нелегко любить свою родину. Вот она здесь и сейчас, и выглядит как не прибранная с утра женщина. И на её морщинистое от тягот и забот лицо смотреть непросто, и дорогими духами она не пахнет. Но эта женщина – твоя мать. И как же просто охаивать её. Особенно издалека, не утруждаясь мыслью, что всё, что ты есть с твоими знаниями и талантами, всё, что составляет твое естество, дала тебе она, эта усталая женщина с натруженными руками, твоя родина, твоя мать. Легко и безопасно куражиться над ней, ведь она мать, она ведь никогда на тебя не обидится и не пожалуется. Она всё стерпит.