Книга Кремлевские "инсайдеры". Кто управляет экономикой России - Александр Соколов

Выделяется два подхода в изучении теории захвата государства: на микроуровне и на макроуровне [Воробьев, 2012]. На микроуровне захват государства рассматривается как деятельность отдельных лиц и корпораций по отношению к государству ради личной выгоды. Методы воздействия могут быть самые разные: а) скупка государства (формирование собственных правил игры); б) административная коррупция (использование административных возможностей бюрократии); в) влияние (неформальное воздействие на чиновников). На основании данного подхода проводится специальное исследование Business Environment and Enterprise Performance Survey (BEEPS). Во втором направлении акцент сделан на «предложения захвата» и искажениях институциональной системы [там же]. Анализ сфокусирован на тех государственных институтах, которые сконфигурированы таким образом, что позволяют «захватить» их. В качестве примера подобных явлений Брушт приводит российское государство [Bruszt, 2001]. Э. Кампос и С. Прадхан приходят к выводу, что приватизация государства распространена в тех странах, которые зависимы от экспорта сырья. Кроме того, правительства, рассчитывающие на ренту за природные ресурсы, менее подотчетны обществу и чаще подвержены захвату [Многоликая коррупция… 2010, c. 137]. На Западе мы также можем наблюдать, как государственные органы фактически обслуживают интересы крупных корпораций и финансовой олигархии. Есть основания полагать, что капитализму с его господством интересов частной выгоды органически присуще явление «захвата государства», причем наиболее значительно это явление на периферии. Система власти в России и многих других зависимых странах вполне соответствует тезису К. Маркса о государстве как частной собственности бюрократии [Маркс, т. 1, с. 270–273].

* * *

Итак, государство, в котором рентные отношения становятся системообразующими, обречено на деградацию и неэффективность. Например, по оценке замминистра финансов РФ О. Сергиенко, не более чем в 30–50 % принятых стратегических документах, которые поступают в Минфин из других министерств, были поставлены задачи, которые были в итоге выполнены и исполнение которых контролировалось [Куликов, 2011]. В качестве подтверждения можно привести пример значительного расхождения плановых и фактических показателей «Стратегии развития науки и инноваций в Российской Федерации до 2015 года» [Стратегия инновационного развития… 2010, с.101–105]. Захват государства опасен также тем, что приводит к падению легитимности государственных институтов. В труде М. Олсона «Возвышение и упадок наций» показано, что, как только в стране начинают доминировать организованные рентоориентированные группы, государство теряет экономическую жизнеспособность и приходит в упадок [Олсон, 2013]. Страны, в которых рушится такой политический режим, паразитировавшие на его основе кланы уходят в небытие, имеют возможность радикально повысить производительность и увеличить национальный доход, поскольку начинают «с чистого листа» [там же; Mokyr et al., 2007].

Как мы убедимся в дальнейшем, государственные корпорации также активно формируют предложение «захвата» государства бюрократией («квазинационализация» [Устюжанина и др., 2008]). Среди тенденций и трансформаций отмечается также, что российский капитал активно осуществляет международный «захват государства», т. е. экспорт коррупционных связей и практик в ближнее зарубежье и Европу [Sutch, 2010]. Впрочем, изначально оппортунизм российской элиты был спровоцирован уничтожением советской системы. Это явление предсказал еще Троцкий в своей работе «Преданная революция», говоря о том, что безответственная бюрократия откажется от идей построения социализма и реставрирует капитализм [Троцкий, 1991].

Масштабы рентоориентированного поведения в России

Масштабы рентоориентированного поведения и «приватизации государства» в России отражают данные об объемах утечки капитала (см. выше), уровне коррупции, размерах теневой экономики и др.

Масштабы теневой экономики России достигают, по данным МВД, 40 % ВВП [В России теневая… 2005]. Объем теневой экономики в России оценивается специалистами GFI в 1995 г. в 49,9 % ВВП, 2000 — 65,6, 2007 — 41,6, 2011 — 35,0 % [Kar, Freitas, 2013, p. 63]. Экономисты Всемирного Банка оценивают теневой сектор в 46,1 % ВВП в 2000 г. и 40,6 % в 2007 г. [Schneider et al., p. 21–24]. Для сравнения: среднемировой показатель — 31 %, в США — 8,4, Китае — 12,1, Германии — 15,3 % [там же]. Специалисты отмечают высокую степень захвата государства в странах с переходной экономикой, в частности России [Hellman et al., 2000; Sutch, 2010; Trends in Corruption… 2011; BEEPS At-A-Glance 2008, 2010]. С ними согласны и российские экономисты, которые связывают приватизацию государства с деятельностью олигархов [Sonin et al., 2009; Yakovlev et al., 2006]. Деятельность российской бюрократии напоминает феодальные образцы, например, средневековую систему кормления или «сеньориальную систему», которая обладала следующими особенностями: а) правовым неравенством; б) неподконтрольностью сеньора населению; в) присвоением богатств общества феодалами; г) сращиванием публичной власти с собственностью; д) подавлением критики и недовольства населения [Тертышный, 2012]. Используется также термин «клептократия» («власть воров») [Делягин, 2008].

По индексу восприятия коррупции Россия находится на 143 месте и делит его с различными африканскими странами [Corruption perceptions index, 2011]. По эффективности противодействия коррупции Россия в 2010 г. также попала в группу «слабых стран», набрав 71 баллов из 100 [там же]. Уровень экономических, коррупционных преступлений и преступлений против интересов государственной службы в 2011 году составлял в России 142 на 100 тыс. чел. населения, в Германии — 104, в Польше — 197, в Беларуси — 114 [Соколов, 2012]. Количество коррупционных преступлений на 1000 чиновников в 2011 году составляло в России 21,7 ед., в Германии — 2,7, в Польше — 26,3, в Беларуси — 14,3 [там же]. В целом, Россия демонстрирует высокий уровень коррупционных преступлений на 1 чиновника. При этом наказание за коррупционные преступления в России относительно слабее [там же].

По оценке председателя Национального антикоррупционного комитета К. Кабанова, годовой коррупционный оборот в России превышает $300 млрд., или 15 % ВВП. [Воронина, 2013]. Согласно опросу, проведенному экспертами справочной системы «Главбух», наиболее коррумпированной признали отрасль строительства, в которой неофициальные затраты на разрешения, лицензирование, и т. п. занимают до 50 % расходов [Аронов, 2009]. Далее идут торговля с ее большим количеством «проверяющих» и регулирующих норм и правил и добыча полезных ископаемых с разрешениями на разработку недр [там же]. По данным ВЦИОМ, общество считает наиболее коррумпированными местные органы власти, полицию и ГИБДД, судебную систему, медицину, крупный бизнес и образование [Воронина, 2013].

Самыми коррумпированными министерствами считаются Минобороны (Спецстрой), Минтранспорта (Росавтодор), МЭРТ (Росимущество и Росреестр) [Макаров, 2011]. Взятки чиновникам разных уровней составляют, по самым оптимистичным оценкам, 10 % от суммы сделки и стремительно растут в последние годы [Сулакшин, 2008]. По информации Центра правовых и экономических исследований, потери от коррупции в сфере государственных заказов и закупок составляют примерно 30 % всех бюджетных затрат [Субботин, 2010]. Профессор РЭШ Михайлова Т. считает, что в разных отраслях российской экономики выводится 20–60 % бюджетных средств [Татьяна Михайлова… 2011]. По другим экспертным оценкам, размер откатов и взяток в госмонополиях составляет 20 % за получение госзаказа и 30–40 % за участие в национальных проектах [Иванова и др., 2008].