Книга Гнездо Феникса - Антон Платов

БГК-186

АРХАНГЕЛЬСК

– Ну? – спросил я. – Надеюсь, ты не думаешь, что я приперся на твою Вексу с Белого моря, чтобы тебя повеселить?

– Но я же тоже не вру, – она вдруг всхлипнула, и мне пришлось, удерживая одной рукой порядком нагревшуюся лампу, другой погладить ее по плечу:

– Ну, что ты… Разберемся…

Мы вернулись в рубку.

– Пей чай-то, – сказал я.

Она послушно взяла в руки кружку, но сделать глоток не успела. Неожиданно, без предисловий, снаружи поднялся ветер, засвистел в снастях и антеннах. И сразу же ударил шквал. Пароход заметно качнуло, и часть Юлиного чая расплескалась по полу.

– Вот те раз! – сказал я. – Такого я еще не видел.

Шквал отступил, но пароход продолжало раскачивать.

– Что это? – спросила девушка.

– Ветер. Это не страшно. На самом деле было страшно.

– Юль, на вашей Вексе есть горы?

– Нет, конечно, – она удивилась моему вопросу.

– Тогда смотри, – я включил радар, надеясь показать ей отметку от Медвежьего Камня и убедить, что никакой Вексы здесь нет.

После первого оборота луча экран остался чистым. После второго – тоже.

– Черт, – прошептал я, – еще и с радаром что-то…

Меж тем ветер крепчал; усиливалась и качка. Причем к бортовой качке явно прибавилась еще и килевая. Я снова чертыхнулся: какая может быть качка в протоке шириной 14 и глубиной 2.2 метра? Неожиданно я поймал себя на том, что стою широко расставив ноги и обеими руками держусь за штурманский столик, а Юля двумя руками пытается удержать кружку с плещущим чаем.

Я потянулся, чтобы включить мачтовый прожектор, и в это время мой взгляд упал на компас. Картушка его медленно вращалась…

…Что-то со звоном и грохотом упало внизу, похоже – на камбузе. Бортовая качка становилась сильнее; Юля ойкнула, выпустив из рук кружку, чтобы схватиться за ножку столика. Я вдруг увидел капли на остеклении рубки, и только тут до меня дошло, что в борт уже давно бьет волна, какой просто не может быть в маленькой протоке. Картушка компаса продолжала вращаться. Нас разворачивало бортом к волне.

Какая бы чертовщина ни происходила вокруг, подставлять борт такой волне было нельзя. Я все-таки дотянулся и включил прожектор, но он высветил лишь стремительно летящие клубы тумана, в клочья раздираемые ветром.

– Это берег? – спросила вдруг Юля.

– Где?

Оторвав одну руку от ножки стола, она показала на экран радара.

– Берег?.. – прошептал я. На самом краю круглого экрана, то есть километрах в десяти от нас, радар отбивал изломанную, но четкую линию. Я снова взглянул на компас: нас развернуло градусов на шестьдесят, это означало, что нос и корма парохода должны были уже лечь на берега протоки.

Я выругался и запустил машину. Она зачухала, набирая понемногу обороты. Внизу, под нами, что-то незакрепленное непрерывно и громко каталось из угла в угол.

Через пару минут мне удалось на малом ходу развернуть пароход носом к волне. Бортовая качка почти исчезла, зато килевая разыгралась во всю силу. Пароход падал носом вниз, волна накатывалась на него, заливая бак, разбиваясь о надстройку и обильно пятная брызгами стекла рубки. Затем вода откатывалась, и нос судна круто взлетал вверх, в туман, предоставляя волнам захлестывать ют. Шторм был не так уж и силен – вряд ли больше пяти-шести баллов – но для нашего парохода и этого было более чем достаточно.

Черт, иллюминаторы! – вспомнил я.

Пароход совершенно не был готов к шторму. Еще бы, уже лет десять, как он не выходил в море. Мало того, что незакрепленные предметы, от кружек и бутылок до сходней, не были принайтованы и теперь летали по палубе и внизу, так еще и в половине помещений наверняка не были задраены иллюминаторы.

– Юля!

– Да. Что надо сделать? – она вдруг стала спокойно-сосредоточенной, и я даже оторвался на секунду от освещенной прожектором белесой мути, чтобы взглянуть на ее лицо.

– Трап позади меня. Спустись вниз, найдешь кают-компанию и кубрик (заблудиться внутри парохода было негде). Надо задраить иллюминаторы. Прижимаешь крышку со стеклом к борту, задвигаешь болт в прорезь и закручиваешь до упора. Там разберешься. Сможешь?

– Конечно, – она поднялась и шагнула к трапу, ухватившись за штормовой поручень. Судно качнуло в корму, и Юля в нелепой позе замерла над люком с поднятой для шага ногой. Затем пароход выправился, нырнул в новую волну носом, и Юля покатилась вниз по трапу, едва успевая переставлять ноги.

А я продолжал всматриваться в освещаемую прожектором туманную муть. Быть может, меня просто подвели глаза, но мне вдруг показалось, что туман приобретает странный зеленоватый оттенок, словно начиная светиться изнутри. С каждой минутой он становился плотнее, на глазах теряя реальность и из простых конденсированных паров воды превращаясь в какую-то тугую завесу.

И вдруг (я не успел даже поймать этот момент) наш пароход вышел из тумана. Я не решился оторваться от штурвала, чтобы выглянуть из рубки и посмотреть назад, а буквально впился взглядом в открывшуюся картину.

Передо мной бушевало открытое море. Луч прожектора то высвечивал увенчанные шапками белой пены гряды высоких черных волн, то упирался в густое темно-синее небо. Невероятно ярко сияли звезды; тонкая полоска закатной зари алела прямо по курсу.

– Андрюша, корабль, – сказала Юля, неслышно вернувшаяся в рубку.

– Вижу, – ответил я.

Я действительно уже видел его и – более того – узнал. Судно, идущее в полукилометре от нас, попало в луч нашего прожектора, и я хорошо разглядел его даже без бинокля.

Двухмачтовая гафельная шхуна шла полным курсом. Возвышающаяся над надстройкой труба чадила черным дымом, – это был пароход, пароход в прямом смысле слова. Самый силуэт судна был знаком мне донельзя, но я видел… я видел еще и брейд-вымпел на стеньге его грот-мачты: семь звезд созвездия Персей на синем поле.

Это был «Персей», судно, расстрелянное немцами и затонувшее в сорок первом году.

6

Последние годы, проходя по набережным Севастопольской бухты и глядя на стоящие у причалов суда бывшего гидрографического флота, на «Московский Университет» (ныне «Горизонт»), на «Фаддея Беллинсгаузена» (ныне «Омега»), на «Академика Петровского» и «Михаила Ломоносова», на свежие синие украинские трезубцы на их трубах, на контейнеры с кожаными куртками и дешевыми джинсами из Турции, сгружаемые с их палуб, я часто вспоминал о «Персее», первенце российской океанологии, удивительном судне с яркой и неповторимой судьбой.

Когда-то давным-давно в старой книге по морской геологии мне попалось на глаза несколько строк об этой шхуне, и с тех пор я заочно полюбил ее так, как можно любить деда или прадеда, с которым никогда не встречался, но о котором слышал много доброго.