Книга Единственная и неповторимая - Шейн Уотсон

Для большинства парней старые вещи Саймона были частью мира Эмбер, приобщиться к которому означало стать крутым. Плюс к тому были гарантированы восхищенные взгляды фигуристых красоток из старших классов, даже если тебе всего лишь тринадцать. Однако для Джеки эти вещи были частью Саймона, а он был для нее всем. Когда его черно-белая фотография, где он ослепительно улыбался, поглядывая из-под мокрой челки, появилась на страницах газет и журналов, она сразу же вырезала ее. Выбравшись на крышу через окно ванной комнаты, девчонки курили, подражая ему, сильно затягиваясь и зажимая сигарету между большим и указательным пальцами или между указательным и средним. Саймон сказал однажды Эмбер, что по тому, как девушка курит, можно определить, насколько она хороша в постели. Существовал целый ритуал прикуривания сигареты и выдыхания дыма, который обязана была знать любая из них. Каждая затяжка считалась частью церемонии соблазнения, хотя они очень смутно представляли, что же будет, когда они выкурят очередную пачку.

Саймон неусыпно следил за их переходом из девичества в юность. Посредством его наставлений, которые передавались через Эмбер, девочки узнавали ответы на такие животрепещущие вопросы, на которые не могли бы ответить ни их учителя, ни даже старшие сестры. Эмбер объявляла: «Саймон считает, что нам пора брить ноги. Все девочки из нашего класса в Хэйтропе уже это сделали», или: «Саймон говорит, что нам следует пользоваться «Тампаксом». Прокладки — это прошлый век, к тому же мальчики могут уловить неприятный запах». Именно Саймон объяснил все нюансы техники французского поцелуя; Саймон первый сказал им, что мужчинам не нравятся белые колготки; научил, насколько сильно следует прижиматься к партнеру по танцам; растолковал, что такое фригидность. Саймон знал, почему парень, у которого в кармане был фонарик, так поспешно ушел, когда это заметила Генриетта. Он объяснил всем, что такое «динамить» (хотя фонарик-то тут был ни при чем, просто парень возбудился. Такое может случиться даже в автобусе, и это называется «неожиданная эрекция»). Именно от Саймона Джеки и ее подруги узнали, что мужчинам нравятся загадочные девушки, которые не любят много говорить; девушки, которые не носят трусиков под джинсами; миниатюрные девушки с длинными волосами. Им становилось известно от него еще за месяц, когда пора избавляться от того или иного нижнего белья или когда заменить разноцветные флакончики духов из «Рив Гош» на духи «Диорелла».

Иногда Джеки гостила в доме Эмбер на выходных и встречала там Саймона с одной из его подружек, отличницей его школы женской философии. Обычно она была длинноволосой, медлительной, со сверкающими глазами, жаждущими зрелищ. Саймон поглаживал ее и называл «крошкой», а она отмахивалась от него, продолжая читать модный журнал.

— Ну почему Саймон встречается с такой… раздражительной девушкой? — часто спрашивала Джеки у Эмбер. — Она же ужасно себя с ним ведет! И она даже не симпатичная!

— Потому что она хороша в постели, — отвечала ей Эмбер, — и их обоих все устраивает. Мужчины не встречаются с хорошими девушками, Джеки, они с ними дружат.

Саймон и Эмбер объясняли Джеки, что есть люди, которые кормят голубей хлебными крошками и смотрят семейные сериалы, уминая ужин с тарелок, стоящих у них на коленях. И есть люди, для которых жизнь — как песни «Роллинг Стоунз», люди, завтрак которых состоит из чашки крепкого кофе и сигареты, за ленчем они пьют вино и каждый год отправляются на горнолыжные курорты.

В доме Бестов взрослые запросто вульгарно выражались, и их дружба больше походила на постоянную ссору. Мужчины не были женаты, а женщины — замужем, хотя когда-то все имели законных супругов. Мужчины были «забавными», даже те из них, кого называли «дерьмо». Всегда в полурасстегнутых рубашках, с накинутыми на плечи вязаными кофтами какого-нибудь неприятного цвета, обычно ярко-желтого. Женщины были «милыми» или же «трудными», но всегда в «отличной форме», и они проявляли к Эмбер неподдельный интерес. При любом сказанном ею слове они морщили нос, а потом одаривали ее отца жарким завлекающим взглядом, который они с Джеки окрестили «липкий мармелад». Если какая-нибудь из дамочек проявляла особую настойчивость, Эмбер совершала импровизированную ночную службу при свечах у портрета покойной матери, а Джеки читала вслух стихи, меняя текст там, где было нужно: «Как прекрасна земля / В ожидании весны, / Как ужасна жизнь без любви. / Но любовь уйти должна, / Превратиться в сон ночной. / Я не лгу, не спорь со мной… О, не спорь со мной, не спорь… мать моя, ты прекрасней всех на свете, / И тебе замены нет…» Помогало всегда.

Мама Эмбер умерла за три года до того, как их отправили учиться в Нортенгер, в пансион для девочек. Она погибла в автокатастрофе. Когда потом разбился на машине Марк Болан[1], навязчивой идеей Эмбер стало найти то дерево в Виндзоре, от удара о которое разбился, взорвавшись, «ягуар» ее матери, чтобы украсить его лентами и фотографиями, — так, как было украшено дерево, с которым столкнулась машина Марка. Вообще Эмбер мало говорила о матери, поэтому трудно было определить, как на нее повлияла эта смерть. Она не была той, кто заплетает дочке косички и готовит бутерброды в школу. В день своей гибели она была в коротеньком платье от Оззи Кларк и высоких белых ботинках, а на заднем сиденье находился молодой человек, который якобы был другом ее брата. Все, что касалось Бестов, даже преждевременная кончина матери Эмбер, казалось необычным и пугающим, как и весь неведомый и не поддающийся контролю мир взрослых, с которым Джеки никогда не сталкивалась у себя дома.

Сняв солнцезащитные очки, Саймон поднялся и прошел по проходу между рядами, слегка покачивая бедрами из стороны в сторону, что выглядело очень неприлично в таком месте. Однако когда он встал к аналою и поправил закладку в Библии, стало заметно, что у него дрожат руки. Он склонил голову, затем резко поднял ее и заговорил. Джеки увидела, что его взгляд направлен прямо на нее. Саймон смотрел из-под густой темной челки, и даже с такого расстояния, даже в церкви его взгляда невозможно было избежать.

Голубые, небесно-голубые… она помнила, как его глаза сияли в полумраке танцплощадки, чувствовала смелый аромат туалетной воды «Саваж». Он смотрел, как она, опустив голову и не осмеливаясь взглянуть ему в глаза, шаркала под музыку, как монахи, семенящие на молитву. Через полуопущенные ресницы она видела, как его легкая улыбка постепенно превращается в ухмылку, и почувствовала его руки пониже спины.

— Только не фонарик, — пробормотала она, не отрывая взгляда от пола.

Он улыбнулся еще шире и приподнял ее голову за подбородок, чтобы заставить посмотреть ему в глаза.

— Я не могу, — сказала она, — твои глаза. Они такие… Не знаю почему.

Его глаза были так близко, от тела шел жар, а шея в неоновом свете казалась темно-коричневой. Она чувствовала, как поднимается и опускается при каждом вздохе его грудная клетка.

— А ты закрой глаза и помолчи, — сказал Саймон, — чтобы я мог тебя поцеловать.