Книга Большая нефть - Елена Толстая

Мы переправились через реку к шестому часу вечера, и я пошел через весь город в управление, чтобы встретиться с начальством, доложить о своем прибытии и попросить о размещении. Мне хочется пожить здесь подольше, на собственной шкуре ощутить все, чем живут покорители Сибири… Может быть, удастся и поработать на нефтяной вышке. Это было бы здорово. Чем больше личного опыта — тем убедительнее выйдет очерк.

Я думаю, что настоящий писатель обязательно должен странствовать и переменить много профессий. Так делали и Максим Горький, и Хемингуэй. Поэтому их произведения так убедительны, веришь каждому слову. Конечно, после тридцати, когда уже приближается старость — осень жизни, человеку хочется покоя. Он садится за свой большой письменный стол и только пишет, пишет… Как, должно быть, тяжела участь писателя, который уже использовал весь свой личный опыт и теперь вынужден что-то выдумывать, высасывать из пальца!.. Поэтому я и хочу обзавестись большим жизненным багажом. Самарин говорил, что намерен творить историю. Что ж, пусть творит; но необходим и кто-то, кто будет эту историю записывать.

— Тебе к нефтяникам? — спросил меня местный мужик. На нем был синий ватник, лицо — дубленое, глаза сощурены в щелку. — Ну так не ходи в центр города. Зачем тебе в центр? Тебе — туда, в балковый поселок.

Я не понял, и он догадался. Стал смеяться.

— Балки — хибары из всякого мусора… Топай, топай. Наглядишься еще. Надоест — к нам приходи.

Он махнул рукой и свернул на широкую улицу, по которой, наверное, ездят трактора, так она разбита. А я пошел туда, куда он показал.

Балки — дома, выстроенные из «подручных средств». Никогда раньше такого не видел. Кругом натянуты веревки, сохнет белье, пеленки. Окна кривые, можно видеть какие-то растения. Человеку, особенно женщине, необходимы роскошь, хотя бы минимальная, и домашние питомцы, пусть даже и растения. Живут семейные, есть и комендант, Дора Семеновна.

Эта золотая женщина выскочила как будто из-под земли и сразу принялась на меня кричать:

— Кто такой? Почему без разрешения? Ты что здесь делаешь? Работать приехал? Куда ты в сапогах вперся?

Я сошел с крыльца и показал ей удостоверение «Комсомольской правды». Она взяла в руки, поднесла к глазам, потом отодвинула подальше. Наверное, дальнозоркая. Пошевелила губами, потом на меня посмотрела — медленно так, словно не доверяя.

— Корреспондент? — переспросила она.

— Так точно, — сказал я. Не знаю, почему именно так сказал.

— Ой, ну вы поглядите на него, корреспондент он! — закричала она. — В чем душа держится, корреспондент! Тебя, наверное, голодом морили.

— Мне бы коменданта, — сказал я.

— Я комендант, — ответила она. — Дора Семеновна.

И сунула мне красную влажную руку.

Дора Семеновна невысока ростом, но внушительна в смысле толщины, голос у нее как труба, и по всему чувствуется, что она привыкла быть всемогущей на отдельно взятом, порученном ей участке работ. Она могла бы командовать фронтом, руководить госпиталем, быть завхозом в любом учреждении, начиная от детского сада и заканчивая каким-нибудь министерством, если только в министерствах бывают завхозы.

— Хочу пожить у вас, — сказал я.

Она смерила меня взглядом.

— Хочешь? А не боишься? Тут у нас и холодно бывает, и пожары, а летом гнус и комары… Поселок-то, можно считать, на болоте. Пробовали дустом опрыскивать с авиации, да только без толку, гнус от такого дела не дохнет. Только бензин казенный зря пожгли. Ты надолго?

— Пока не наберу материала для очерка, — сказал я.

Она еще раз на меня пристально поглядела, покачала головой.

— У меня один тут выписывается, Кобенко… Уезжает, сукин кот. Конечно, условия у нас не лучшие, да и… — она понизила голос, — заработки не ахти. Кобенко — он небось за длинным рублем приехал. Как приехал, так и уехал. Нет тут длинного рубля. Понял? Так и запиши в своей газете. — Она постучала меня пальцем по груди. — На чистом трудовом энтузиазме люди и живут, и работают. Вот так и запиши, что стройматериалов категорически не хватает, а горят эти домишки как спичечные коробки.

Я прошел за Дорой Семеновной внутрь. Она показала мне комнатушку с узкой кроватью, казенным одеялом с обрезанным краем и серой подушкой. На кровати сидел человек с папиросиной в зубах. Дора Семеновна на него стала кричать, чтобы не курил в помещении без пепельницы, потому что не ровен час — пожар. Он лениво вытащил ногой из-под перевернутого ящика пустую консервную банку и загасил там окурок. Дора Семеновна сказала:

— Ты, Кобенко, здесь больше не проживаешь. Забирай вещи и иди. Паром тоже ждать не будет.

— А этот что — на мое место, получается? — спросил Кобенко, даже не повернув ко мне головы.

— Получается, — отрезала Дора Семеновна. — Не засиживайся.

Она ушла, а я опустил свой рюкзак на пол и поздоровался с Кобенко. Мне хотелось, чтобы он ушел, а ему, видать, так сразу уходить совершенно не хотелось.

Он кивнул мне, чтобы я сел, и я уселся на перевернутый ящик.

Он вытащил из-под ватника бутылку с мутной жидкостью.

— Пить будешь?

— Буду, — сказал я.

— Кружка есть?

Кружки у меня не было. Кобенко криво улыбнулся:

— Без кружки и ложки пропадешь… Пригласят тебя к общему котлу — а чем зачерпывать будешь? Горстью?

Я пожал плечами и глупо сказал:

— Ну, одолжу у кого-нибудь из товарищей.

— Из товарищей, — передразнил Кобенко. — Ладно, держи вот.

Он снял с полки алюминиевую кружку, дунул в нее, обтер край рукавом и налил самогона. Я думал, что мы будем пить по очереди, но он просто приложился к бутыли. Самогон на вкус оказался совершенно гадкий. И сам Кобенко мне тоже не нравился.

Кобенко сказал:

— Чем заниматься будешь?

— Писать, — нехотя ответил я.

Он сперва вытаращился на меня, как будто я брякнул невесть какую глупость, а потом захохотал.

— Чего? — переспросил он. — Писать? Ты писатель, что ли? У нас тут полна библиотека разных… писателей. Стоят пылятся. Еще один приехал, как будто тех мало… — Он покрутил головой. — Ладно, писатель. И о чем писать будешь?

— Не знаю пока — сказал я. — О людях. Об их трудовом подвиге. О покорении Сибири, об освоении нефтяного запаса Родины…

— Трудовой подвиг, запас Родины… — Кобенко придвинулся ко мне. — О людях он писать будет… Да ты хоть знаешь, что за люди тут?