Книга Фанни Каплан. Страстная интриганка серебряного века - Геннадий Седов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— В бой роковой мы вступили с врагами, — подхватило несколько голосов.
— Тише, товарищи! С улицы слышно…
— …Нас еще судьбы безвестные ждут, — звучит слаженно, горячо… — Но мы поднимем гордо и смело знамя борьбы за рабочее дело, знамя великой борьбы всех народов за лучший мир, за святую свободу…
— Расходимся! По одному.
Председательствующий машет рукой.
— О новой встрече оповестим. Внимательнее на улице, товарищи…
— Как тебе Стрига?
— Лапидус? Я не слушал, Виктор.
— Что так?
— Настроение не то. Давай зайдем куда-нибудь, посидим.
Члены житомирской боевой ячейки анархистов Кирилл Илларионов и Виктор Гарский идут вдоль сонных домишек окраины.
Над Житомиром звездная ночь, запах цветущих акаций из палисадников. Они переходят по шаткому мостку через канаву, подходят к шинку под соломенной крышей. Оглядываются, прежде чем шагнуть за порог.
В убогом помещении — духота, коптит на прилавке керосиновая лампа. Посетителей — трое мастеровых за столиком в дальнем углу. Размахивают друг перед дружкой стаканами, шумно о чем-то спорят.
— Милости просим! — Бежит навстречу шинкарь. — Давно не захаживали. Сюда, пожалуйста…
Трет полотенцем столешницу, подвигает табуретки.
— Что пить будем? Медовушку очень рекомендую. Только-только забродила, шампанского не надо.
— Давай медовушку. И сушек соленых.
— Момент!..
— Об чем тоска-кручина? — Гарский иронично смотрит на приятеля. — Случилось что?
— Случилось.
— Втюрился никак? Оставь, Кирилл. Для таких дел заведение мадам Быстровой существует. Барышни на любой вкус. И светленькие и темненькие.
Илларионов угрюм, сосредоточен.
— Давай выпьем. — Разливает в стаканы из глиняного жбана.
Чокнувшись, они пьют сладковато-горький тягучий напиток.
— Хороша, — щурится улыбчиво Гарский. — По жилочкам побежала…
— Я на войну ухожу, Виктор. — Илларионов разламывает сушку. — Добровольцем.
— Вот те на!
На лице Гарского изумление, привстал с табурета.
— Добровольцем? На войну?
— Именно.
— Эй, парень! Ты, случаем, не рехнулся? Что ты говоришь!
— Не рехнулся. Читал, что в газетах пишут?
— На хрена мне твои газеты! Мозги дуракам засерают…
— При чем тут дураки! Порт-Артур в осаде, держится из последних сил, крейсер «Варяг» потоплен. Желтолицые дикари вот-вот на колени Россию поставят.
— И поделом. Пусть поставят. Хотя бы и раком. Наше дело — сторона.
— Понятно. Мы, анархисты, всемирный пожар на планете собираемся разжечь. В нем и цари-кровопийцы, и императоры косоглазые, и прочая эксплуататорская сволочь сгорит…
— Разве не так? Стригу слушал?
— Да слушал, господи! Стрига, Стрига. Мне сейчас не до теорий. Пожар в нашем с тобой доме, понимаешь? Родина в опасности! Тебе это слово что-нибудь говорит?
— Еще как! — зло блеснул глазами Гарский. — У любого еврея оно на лбу написано: «родина-мачеха».
— Родина не может быть мачехой!
— Еще как может… Тебе бы, Кирюша, в Ганчештах моих родиться. За чертой оседлости. Куда Россия отечественных жидов пинком под жопу задвинула. Парочку погромов пережить. Грабежи, поджоги. Увидеть, как у тебя на глазах родную сестру пьяная сволочь насилует. Все это я на собственной шкуре испытал, мне твой Порт-Артур и крейсер «Варяг» до фонаря! Мне хлеб и свободу дай! Свободу и хлеб, понял?
— Табачком не располагаете, господа хорошие?
У столика — взъерошенная личность в замасленной рубахе навыпуск. Покачивается нетвердо на ногах, улыбка до ушей.
— Не курим. Отвали!
— Прощ… щения просим…
Допив медовуху и рассчитавшись с шинкарем, они идут к выходу.
— Хочу спросить у тебя напоследок. — Илларионов нагибается на ходу, срывает ромашку у забора. — Не увидимся, должно быть…
Они доходят до конца улицы, поднимаются по узкой тропинке на косогор.
— Говори, слушаю.
— Ты в самом деле той ночью сумку с деньгами не сумел найти? В крапиве?
— Я же говорил, что нет. Забыл?
— Не забыл.
— Чего спрашиваешь тогда?
— Вспомнилось. Ладно, оставим…
— Нет уж, договаривай! Думаешь, зажилил?
Они остановились, глядят в упор друг на друга.
— Скажи, Виктор… — Илларионов трогает приятеля за плечо. — Откуда у тебя деньги? На девочек мадам Быстровой? На рестораны? На френч этот? Ребята черт знает в чем ходят, подошвы зевают, а ты в новых сапожках щеголяешь. Яловых…
— Понятно. Все-таки думаешь, что зажилил. Коммуну обобрал!
— Не финти, говори прямо!
— Прямо и говорю — нет! Поклясться?
— Что толку теперь! Обрыдло мне все это, понятно? Ложь на каждом шагу! Говорим одно, делаем другое. Я из дома ушел, институт бросил. Мечтал служить святому делу. А связался со шпаной… Прощай, Гарский! Извини, руки не подам…
Илларионов шагает в глубину переулка, исчезает за поворотом.
…На Острожской между деревьями скользит человеческая тень. Мелькнула на глухом пустыре с зарослями лопухов, махнула через забор, пробирается сквозь кусты малины к невысокому флигельку с резными наличниками, тянется к окну.
Негромкий условный сигнал — постукивание костяшками пальцев по стеклу: тук-тук-тук… пауза… тук-тук… пауза… тук-тук…
Скрип оконной рамы, заспанный голос из приотворенного окна:
— Кто там?
— Гарский, Антон Иванович! По срочному делу!
Апрель:
«Житомирский вестник»:
ЖИТОМИР. «Загадочное убийство на Рыбной.
Третьего дня, поутру, хозяйкой дома госпожой Сыромятниковой был обнаружен труп жильца, мещанина Павла Антипина, снимавшего угловую комнату в пристройке. Вызванная полиция обнаружила оного жильца лежащим в луже крови со следами многочисленных ранений в грудь и живот холодным оружием. При опознании трупа и в результате дальнейших расследований следствием установлено, что убитый, живший по подложному паспорту, является в действительности разыскиваемым анархистом Кириллом Илларионовым, причастным к ряду дерзких ограблений на территории города и уезда, в частности недавнего ограбления ломбарда Меира Адисмана.
Несомненная опытность Илларионова в делах конспирации, а также тот факт, что в комнате, снимаемой покойным, не было обнаружено следов насильственного проникновения или взломанного замка, говорят за то, что убийца или убийцы были ему хорошо знакомы, и он собственноручно открыл им дверь.
