Книга Пленница кукольного дома - Надежда и Николай Зорины

Хорошо, что ночь, — скамейка свободна: никаких бабусек-тетушек, сиди себе и сиди.

В нашем дворе гораздо теплее, чем в парке. Впрочем, наверное, я путаю: в парке, помню, спина у меня была мокрой от пота, блузка к ней липла. Нет, не путаю, там действительно было холодно, ветрено, а вспотела я потому, что долго искала выход. Отчаялась его найти, разнервничалась и вспотела. А потом замерзла. Здесь, наверное, от дома идет тепло: за день он нагрелся на солнце, теперь двор обогревает, как печка, которую с утра протопили. Я слышала, не знаю уж когда и при каких обстоятельствах, что печка ценится по тому, как долго может держать тепло.

Ни одно окно не светится. Все давно уже спят. И я могла бы спать. Да я и хочу спать. Надо только найти в себе силы, подняться и лечь…

Совершенно не помню, как я вчера добралась до дому. Как жаль, что у меня нет собаки — она бы меня встречала звонким, радостным лаем. Она бы мне радовалась даже пьяной, хотя, я знаю, собаки пьяных не любят.

«Хорошо бы собаку купить». Какая хорошая строчка! Всегда мне нравилась.

Собака бы меня поняла. Во всяком случае, получше этого таксиста. Если бы у меня была собака, мне не пришлось бы по барам таскаться — я бы ей все рассказывала.

Если бы у нас была собака, Максим бы не умер. Она просто не дала бы ему выброситься из окна. Вцепилась бы зубами в штаны и ни за что не отпустила…

У нас никогда не было собаки. У нас и ребенка никогда не было.

Макс вот здесь лежал. А женщина, которая так страшно кричала, стояла возле скамейки, на которой сейчас сижу я. Наверное, она тоже на ней сидела. Думала о чем-нибудь хорошем — и тут тело из окна летит…

Она так кричала, так ужасно кричала!

Надо бы мне все же идти домой. В мой дом без собаки, без ребенка, без мужа.

Я не знаю, кто вызвал тогда «Скорую». Может быть, та женщина, которая кричала. Наверное, она живет в нашем доме, раз сидела на нашей скамейке в нашем дворе. Был непоздний вечер семнадцатого сентября — или восемнадцатого? — я никогда точно не помнила дату нашей свадьбы, а теперь буду путать дату смерти Макса. Похоронами не я занималась — все это время я была под опекой Марины. Откуда мне было знать, что сестра моя — главный мой враг?

В лифте так накурено. Странно, кто мог прокурить лифт среди ночи? Тем более что, пока я сидела на скамейке, никто не выходил из подъезда.

Ну и черт, ну и ладно. Вот наконец моя дверь. Куда подевались ключи? Дурацкая сумка, надо купить другую. И собаку. И… подкупить персонал…

Я поняла! Я наконец поняла, в чем заключается суть моего пьянства! В ожидании. В ожидании смерти. В ожидании сообщения о смерти. Марина, несомненно, умерла. Конечно, умерла! Не могла она не умереть! Ее смерть — это просто логично. Она это и сама понимала, раз рассказала о них с Максом. Ее рассказ — предсмертная исповедь, вот что это такое.

Зачем я телефон все время, целых шесть дней, держала выключенным? Мне, наверное, не раз звонили, чтобы сообщить. Выключила, потому что боялась услышать? Да ведь я же хочу услышать! Хочу, чтобы она умерла.

Ребенка мне, разумеется, отдадут. В крайнем случае придется подкупить персонал. Да нет, отдадут и так.

Завтра же позвоню в больницу! Жаль, что нельзя сегодня.

Мама возражать не станет: ей ребенок ни к чему, у нее уже есть ребенок — обожаемый муж-мусипусик. Терпеть его не могу! А впрочем, теперь мне на руку, что он имеет место быть. И мамино отношение к нему тоже на руку.

Да вот же они, ключи, я не там искала. С координацией движений полная ерунда: ключ никак не попадает в скважину. Все, пора завязывать с пьянством. Тем более что больше в нем нет никакой необходимости: завтра позвоню в больницу — ребенка мне отдадут, дай бог, чтобы он-то был жив. Он должен быть жив, иначе все не имеет смысла!

Какого черта я закрыла дверь на два замка? Как я утром выходила из дому, совершенно не помню. Кажется, я собиралась к Марине. Нет, не собиралась, иначе бы я сначала позвонила, а я точно помню, что не звонила ей все эти дни. Да и чего звонить?

Как чего? Понятно чего: узнать, что она умерла. Позвонить и не дозвониться, забеспокоиться, связаться с больницей и услышать: ваша сестра… А затем подкупить персонал и забрать ребенка. Вот что надо было сделать!

Слава богу, дверь открылась. Думала, ночевать под порогом собственной квартиры придется, на коврике. Утром соседи увидели бы, и репутация моя была бы подмочена. А мне теперь нельзя терять репутацию — мне нужно усыновить ребенка умершей в родах сестры.

Так, теперь принять душ и спать — с утра много дел, надо быть бодрой и свежей. Не помню, есть ли у меня чистая блузка? Плохо, если нет. Ладно, завтра что-нибудь придумаю, со стиральной машиной мне сейчас не справиться. Очень хочется спать. Да черт с ним, и с душем!

Моя одинокая постель — бывшее брачное ложе — уже тем хороша, что больше не пахнет изменой. А ведь пахла, пахла! Почти целый год в прямом смысле слова пахла: чужими духами. Только я так и не поняла, что это духи моей сестры. Как это было ужасно! Я просто задыхалась. Но ни о чем не спрашивала: я так боялась услышать… Не хотела я слышать никаких признаний! Я, наверное, еще год согласна была бы так жить, только бы не услышать. Совершенно ненормальная женщина, подобных идиоток больше не существует в природе, я одна в своем роде. Любая бы на моем месте с самого начала, как только стала подозревать мужа в измене, устроила бы скандал. А я молчала и боялась, что Макс сам заговорит. Возможно, если бы я поступила, как нормальная женщина, ничего бы не произошло: Макс открыл бы мне свой план, и мы вдвоем решили, что делать. Как знать, может, я и согласилась бы с ним — я ведь тоже безумно хотела ребенка. Или бы не согласилась, и тогда бы он все отменил. Или не отменил, и мы бы с ним развелись…

Не знаю, что для меня страшнее: развод или смерть Макса. Пожалуй, развод был бы тяжелее.

Значит, все правильно.

Спать.

Нет, все же смерть тяжелее.

ГЛАВА 2

НАТАЛЬЯ (продолжение)

Самое мучительное в моем состоянии — пробуждение. Оно делится на две одинаково непереносимо болезненные стадии: пробуждение от сна и возврат к воспоминаниям.

Каждый мой сон кончается кошмаром. Собственно, кошмар является предвестником пробуждения — мой отравленный алкоголем мозг больше не выдерживает. Страшно болит голова, тошнит так, будто я всю ночь каталась на чертовом колесе, все тело словно избито. Я долго лежу, не решаясь открыть глаза, а потом так же долго собираюсь с силами, чтобы встать, выпить таблетку, сварить кофе, принять душ — вернуть похмельное тело к жизни. Но как только тело становится жизнеспособным, накатывают воспоминания, и тогда я снова отправляюсь в бар, потому что вынести их не в состоянии.

Никогда раньше ничего подобного со мной не было. И быть не могло! О том, что алкоголь — единственно возможный анальгетик для больной моей души, я узнала в тот день, когда вызвала «Скорую» для своей сестры. Ну, в общем, в тот самый день. Странно, что не раньше. Например, на поминках. Или сразу после того, как уехала синяя машина с мертвым Максовым телом. Или после второго разговора с милицией — был момент, когда они усомнились в самоубийстве, а усомнившись, начали подозревать меня. Потом все обошлось.