Книга Самое время для новой жизни - Джонатан Троппер

– Просто невероятно. Ну-ну, – подбодрил я.

– А третья берет десять штук и вкладывает в какие-то чумовые акции на интернет-бирже. Через несколько недель получает восемьдесят кусков и делит их поровну – по сорок каждому. Внимание, вопрос, – Чак выдержал паузу. – На которой он женился?

– Сдаюсь, – тотчас откликнулась Линдси.

– Я тоже, – сказал я.

– На самой грудастой, – победоносно объявил Чак.

– Боже ты мой, – простонала Линдси.

– Чуял я, что это ты про себя, – сказал я.

В трубке щелкнуло, раздался голос Элисон:

– Я вернулась.

– Еще лучше, чем прежде, тру-ля-ля, – пропел Чак.

– Итак, – начала Элисон, – с каждым из вас я говорила насчет беседы с Джеком, и все согласились, что на сегодня это лучший план действий.

– Лучший? – переспросил Чак. – Единственный, ты хотела сказать.

– А стало быть, и лучший, – отрезала Элисон.

– Ну и чудно, – вмешался я. Чак с Элисон все время подначивали друг друга, так повелось с самого университета. Его бесцеремонные, грубоватые манеры претили тихой утонченной Элисон. Поведение Чака, зачастую неподобающее, вызывало у нее молчаливое неодобрение, которое он расценивал не иначе как вызов, отчего впадал в еще большие крайности, а Элисон в свою очередь казалось, что каждой произнесенной или совершенной непристойностью Чак намеревался обидеть лично ее. Стоило Чаку и Элисон завестись, и им уже не было удержу, поэтому мы со временем уяснили, что лучше разнять их в самом начале.

– Так как мы это провернем? – поинтересовался я.

Элисон рассказала, что через несколько дней после инцидента в “Торре” Джек звонил ей, извинялся, собирался во вторник приехать в Нью-Йорк на премьеру, пробыть неделю и пригласил на ужин.

– И я попрошу его проводить меня до квартиры, – заключила Элисон.

– А там мы, – подхватила Линдси.

– Именно.

– Да он взбесится.

– Пусть бесится, – сказал я.

– К тому же ему будет стыдно, – добавила Линдси. – Вообще недобрая какая-то затея. Будто заговор против него.

– Но мы же делаем это потому, что тревожимся о нем, любим его. Должен же он понять, – возразила Элисон.

– Линдси где-то права, – вступил Чак. – Может, не стоит нам всем приходить. Вдруг для него это будет чересчур.

– Если не хочешь… – начала Элисон.

– Я этого не говорил, – Чак горячился. – Но ты не представляешь, с чем мы имеем дело, поэтому послушай меня. Кокаин разрушает эндокринную систему. Он стимулирует гиперсекрецию норадреналина в мозгу и часто вызывает у наркомана галлюцинации, психозы, самый распространенный из которых – крайние формы паранойи. Это классический симптом. Линдси права: скорее всего, он неверно истолкует наши намерения.

– Извини, Чак. Я как-то об этом не подумала.

– Ладно, проехали.

– Слушайте, – сказала Линдси, – у нас есть еще время подумать над другими вариантами. Пока давайте договоримся, что поможем Джеку сообща.

Все согласно загудели.

– Но мы должны понимать: последствия могут быть тяжелыми, – продолжила она.

– В каком смысле? – не понял я.

– Мы можем его потерять, – тихо пояснила Линдси. – Вдруг Джек сильно разозлится или, если дело зашло достаточно далеко, не сможет трезво взглянуть на ситуацию, тогда он просто хлопнет дверью, и мы больше его не увидим. – Линдси сказала “мы”, но все понимали: на самом деле она обращается к Элисон. – Сработает это или нет, мы и через месяц будем ему друзьями. Но последствия неизбежны.

– Согласен с Линдси, – сказал Чак. Элисон глубоко вздохнула.

– Слушайте, он постепенно убивает себя, в этом я убеждена. Мы не можем сидеть сложа руки из страха, что Джек перестанет с нами дружить. Какой смысл оставаться друзьями, если он умрет через полгода?

– Все действительно настолько серьезно, Чак? – спросил я.

– Кокаин – идиосинкразический наркотик, – ответил Чак, – на всех воздействует по-разному, а я даже не знаю, какой у Джека стаж. Он может протянуть еще год, а может, у него уже отек мозга, и завтра он умрет от кровоизлияния.

На минуту воцарилось молчание, только статическое электричество свистело в проводах. Кто-то нервно постукивал карандашом по столу. В студенческие времена мы все покуривали травку, купленную в пакетиках за двадцать и пятьдесят долларов у растаманов, рыскавших по парку Вашингтон-сквер, но совершенно ничего не знали о серьезных наркотиках. Нэнси Рейган убеждала: “Просто скажи “нет”, – нам внушили подсознательное отвращение к наркотикам, но это вовсе не означало, что мы осознавали их опасность. Слова Чака, четкие медицинские термины, возможность летального исхода сделали ее реальнее, ближе. Я вспомнил ту социальную рекламу с яйцом и сковородкой: “Это ваш мозг. Это ваш мозг под воздействием наркотиков. Есть еще вопросы?”

– Он наш друг, – проговорила наконец Элисон. – И мы должны делать что считаем нужным, пусть это и неприятно.

Судя по голосу, она пыталась убедить не столько нас, сколько себя.

– Значит, так и сделаем, – заключил я. – Все согласны?

Все были согласны.

В тот день по дороге домой я, верите ли, истратил шестьдесят пять баксов на маску Дарта Вейдера – полноразмерную, ее можно было надеть на голову. Спроси меня зачем – не ответил бы. Просто увидел в витрине магазина “Стар мэджик”, зашел и купил. Она так восхитительно пахла новеньким пластиком – ароматом детства. Когда Люк Скайуокер в “Возвращении джедая” снял маску с Дарта Вейдера, у меня будто украли что-то, и это что-то уже нельзя было вернуть. Отступив от темной стороны Силы, Вейдер навсегда скомпрометировал свою роль олицетворенного зла в первых двух эпизодах. “Новая надежда” и “Империя наносит ответный удар” из-за такого финала потеряли прежнее очарование, а значит, порвалась еще одна нить между мной и маленьким мальчиком, которым я был когда-то.

В бурях прошедших лет Вейдер, однако, выстоял и упрочил свои позиции самой знаменитой фигуры кинотрилогии. Я находил в этом некоторое утешение, но все же конфузился из-за своей покупки, протягивая молоденькой продавщице, совсем еще подростку, “Америкэн экспресс”. Я шел домой охваченный ностальгией, смущенный, непокорный. Придя, вынул маску из пакета, поставил на кухонный стол, и некоторое время мы смотрели друг на друга, как будто каждый из нас не вполне понимал, что здесь делает этот другой.

Глава 3

Тридцатник… блин.

Безмолвная мантра, которую я повторял несколько недель до дня рождения и продолжал твердить после. Количество часов в сутках, дней в году, насколько мне известно, не менялось, и все же этот рубеж настиг меня неожиданно, как гигантская беззвучная волна, вырастающая за спиной, пока разглядываешь берег. Уж слишком быстро наступило тридцать. Еще вчера я чувствовал себя девятнадцатилетним и – бах! – состарился больше чем на десять лет.