Книга Сатори в Париже. Тристесса - Джек Керуак

«Trois francs cinquante»[33]. Иными словами, 35¢ за апельсин, но старушкам все равно, сколько стоит, а кроме того, они не понимают, что он сказал.

«Это что еще значит?»

«Pardon?»

«Ладно, я в руке вам дам, а вы сами забирайте из нее свои кво-ква-кварки, нам просто апельсинов надо» и две дамы разразились приступами визгливого хохота, будто на крылечке, а кошак вежливо изымает у нее с ладони три франка пятьдесят сантимов, оставив сдачу, и они выходят – повезло, что не одиноки, как тот американский парняга —

У своего приказчика я спрашиваю, что тут по-настоящему хорошо, и он говорит Эльзасская Choucroute[34], кою и приносит – Это просто «горячие собаки», картошка и sauerkraut[35], но «собаки» тут такие, что жуются, как масло, и вкус у них нежный, как букет вина, масла и чеснока, приготовленных все вместе и выплывающих из дверей кухни этого кафе – Квашеная капуста не лучше, чем в Пенсильвании, картошка у нас от Мэна до Сан-Хосе, но О да, я забыл: – со всем с этим, поверх, причудливая мягкая полоска бекона, которая вообще как ветчина и самолучшая закусь.

Я приехал во Францию не делать ничего, только ходить, и есть, и это была моя первая еда и последняя, десять дней.

Но возвращаясь к тому, что я сказал Паскалю, покидая этот ресторан (заплатив 24 франка или почти $5 за это простое блюдо), я услышал вой с дождливого бульвара – Маниакальный алжирец обезумел и орал на всех и вся, и держал что-то, чего я не разглядел, очень маленький ножик или предмет, или заостренное кольцо, или что-то – Пришлось остановиться в дверях – Люди спешили мимо, напуганные – Я не хотел, чтоб он видел, как я спешу прочь – Вышли официанты, стали смотреть со мной – Он шел к нам, тыча в наружные плетеные кресла по пути – Мы с метрдотелем спокойно посмотрели друг другу в глаза, как бы говоря «Мы вместе?» – Но мой приказчик заговорил с безумным арабом, который на самом деле оказался светловолос и, вероятно, полуфранцуз, полуалжирец, и у них сложилось нечто вроде беседы, а я обогнул их и отправился домой под уже проливным дождем, пришлось такси ловить.

Романтические дождевики.

14

У себя в номере я посмотрел на свой чемодан, так умно сложенный для этой большой поездки, идея которой зародилась вся накануне зимой во Флориде, пока я читал Вольтера, Шатобриана, де Монтерлана (чья последняя книга даже сейчас еще выставлялась в витринах Парижа, «Одинокий странник – это дьявол») – Изучал карты, планировал везде походить, поесть, найти родной город предков в Библиотеке, а затем отправиться в Бретань, где он располагается и где море несомненно омывает скалы – План мой был, после пяти дней в Париже, поехать в тот трактир на море в Финистере и выйти в полночь в дождевике, шляпе-зюйдвестке, с блокнотом и карандашом, и с большим пластиковым пакетом, чтобы в нем писать, т. е. совать внутрь пакета руку, карандаш и блокнот и писать насухо, пока на всего остального меня льет дождь, записывать звуки моря, часть два поэмы «Море», которую озаглавлю: «МОРЕ, Часть Два, Звуки Атлантики в Х, Бретань», либо под Карнаком, либо Конкарно, либо Pointe de Penmarche[36], либо Дуарнёне, либо Плузэмедо, либо Брест, либо Сен-Мало – Там, в моем чемодане, пластиковый пакет, два карандаша, запасные грифели, блокнот, шарф, свитер, дождевик в шкафу, и теплые ботинки —

Теплые ботинки еще б, я также привез с собой из Флориды ботинки с кондиционированием воздуха, предвкушая долгие жаркосолные прогулки по Парижу, и ни разу их не надел, «теплые ботинки» только и носил все это благословенное время – В парижских газетах люди жаловались на месяц непрерывного дождя и холода весь конец-мая и начало-июня по всей Франции, который вызвали ученые, что-то ковыряющие в погоде.

И моя походная аптечка первой помощи, и варежки на раздумья хладной полночью на бретонском брегу, когда с письмом покончено, а также всякие причудливые спортивные рубашки и лишние носки, которых мне в Париже и надеть-то не пришлось, не говоря уже про Лондон, куда я тоже планировал поехать, я уж молчу про Амстердам и Кёльн потом.

Я уже скучал по дому.

Однако книжка эта – доказать, что, сколько б ни странствовал, как ни «успешен» твой вояж либо укорочен, ты всегда чему-нибудь научишься и научишься передумывать.

Как обычно, я просто сосредоточил все в одном насыщенном, но натысяченном «А-га!»

15

К примеру, на следующий день после хорошего сна, и я весь начисто опять прихорошился, встречаю еврейского композитора или что-то вроде из Нью-Йорка, с его невестой, и я им отчего-то понравился, да и все равно им тут одиноко, и мы вместе поужинали, притом я не сильно что-то ел, поскольку снова приналег на чистый коньяк – «Пойдемте за угол и посмотрим кино», говорит он, что мы и делаем после того, как я поговорил с полдюжины рьяных французских разговоров с парижанами по всему ресторану, а кино оказывается последними несколькими сценами О’Тула и Бёртона в «Бекете», очень хорошее, особенно их встреча на пляже на лошадях, и мы прощаемся —

Опять-таки, захожу в ресторан прямо напротив «La Gentilhommiе́re», высоко мне отрекомендованный Жаном Тассаром, клянясь себе, что на сей раз возьму полный парижский ужин с блюдами – Вижу, как тихий человек черпает ложкой роскошный суп в огромной плошке через проход от меня, и заказываю себе, сказав «Тот же суп, что и у месье». Оказывается, он рыбный с сыром и красным перцем, острым, как мексиканские перцы, обалденный и розовый – К нему я беру свежий французский хлеб и плюхи масла с маслобойни, но когда они готовы принести мне антре из курицы, запеченной и политой шампанским, а затем зажаренной в шампанском, и лососевое пюре на гарнир, анчоусы, грюйер, и маленькие нашинкованные огурчики и крохотные помидорчики, красные, как вишни, а за ними, ей-богу, натуральные свежие вишни на десерт, все mit[37]вином виноградной лозы, я вынужден извиниться, что не могу даже помыслить о том, чтобы после всего вот этого съесть что-нибудь еще (желудок мой уже усох, сбросил пятнадцать фунтов) – А тихий джентльмен с супом приступает к жареной рыбе, и мы на самом деле принимаемся болтать с ним через весь ресторан, и выясняется, что он торговец искусством, который продает Арпов и Эрнстов за углом, знает Андрэ Бретона и хочет, чтобы я завтра навестил его лавку. Изумительный человек, и еврей, а беседу нашу мы ведем по-французски, я даже ему говорю, что «р» по языку катаю, а не в горле, потому что происхожу из средневековой французской квебекской-через-Бретань породы, и он соглашается, признавая, что современный парижский французский, хоть и щегольской, но и впрямь изменился притоком немцев, евреев и арабов все эти два века, не стоит и говорить о влиянии хлыщей при дворе Людовика Четырнадцатого, с которых все и началось на самом деле, а я также ему напоминаю, что настоящее имя Франсуа Вийона произносилось «Вилль Ён», а не «Вийон» (что есть искажение), и что в те дни говорилось не «toi» или «moi»[38], а скорее «twе́» или «mwе́» (как мы до сих пор в Квебеке делаем, а через два дня я услышал то же самое в Бретани), но в итоге я его предупредил, завершая свою чарующую лекцию через весь ресторан, которую люди слушали, отчасти развлекаясь, отчасти внимательно, что имя Франсуа произносилось все же Франсуа, а не Франсуэ, по той простой причине, что писал он его «Françoy», как Король пишется «Roy», и к «ой» никакого отношения не имеет, и услышь Король когда-нибудь, что это произносится «rouwе́ (rwе́)», он бы не пригласил тебя на танцы в Версаль, а задал тебе roué[39]c капюшоном на голове, чтоб разобраться с твоим дерзким cou[40], оно же государственный кульбит, и тут же купировал бы ее напрочь, а тебе осталось бы одно ку-ку и больше ничего.