Книга Казнить Шарпея - Максим Теплый
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Не дав собеседнику отреагировать, Игнатов вышел из комнаты, бросив на ходу подоспевшему помощнику:
– Помогите господину поэту. Через месяц жду вашего доклада о том, что сей субъект покинул пределы Советского Союза...
Вскоре после этой беседы Игнатов подготовил две записки: одну – покороче – на имя Генерального секретаря ЦК КПСС и другую – подлиннее – на имя Председателя КГБ, в которых утверждал, что в стране назревает мощный социально-экономический кризис.
Игнатов нарисовал сценарий неизбежного политического и экономического развала, если не будут предприняты экстренные и неординарные меры. Он предлагал способы всемерного укрепления и одновременно демократизации КПСС, которая должна была, по его мнению, выступить инициатором и инструментом крупномасштабных перемен.
Текст был по тем временам пугающе крамольным: контролируемый рынок, абсолютная свобода для мелкого предпринимательства, льготные условия для привлечения иностранного капитала, создание крупных научно-производственных государственных корпораций, применяющих новейшие технологии, постепенная реструктуризация нерентабельных и неконкурентоспособных производств – таковы были основные пункты его плана.
В начале февраля 1985 года, через неделю после отправки записки, Игнатова пригласили к начальству, устроили головомойку и объявили неполное служебное соответствие. Правда, вскоре за него неожиданно заступился помощник нового, только что избранного Генерального секретаря ЦК – сам в прошлом чекист, который нашел записку не лишенной здравых идей.
Однако в высших кругах чекистского руководства подобные выходки подчиненных не только не приветствовались, но и рассматривались как разновидность грубого нарушения корпоративной этики. Заступничество ЦК имело лишь то следствие, что Игнатова в одночасье не вышибли с работы. Но отправили долой с начальственных глаз, назначив начальником управления КГБ одной из областей на крайнем востоке страны.
Последующие годы он считал вычеркнутыми из жизни. Рядом тихо старела Нина. Москва им не интересовалась, офицеры разбегались, а оставшиеся спивались.
Игнатов по-прежнему сжигал избыток сил в бесконечных тренировках, придумывал подчиненным работу, понимая, что они, так же как и он сам, осознают бессмысленность происходящего. Власть не нуждалась в защите, ибо уже не была властью и мало беспокоилась о выстраивании новой системы безопасности.
По-прежнему приходили пустые, холодные ответы на все его запросы, отправляемые в Министерство обороны: Александр Фомин не значился ни в списках живых, ни среди мертвых.
На излете зимы 90-го года тяжело заболела Нина. Она светло и тихо покидала этот мир, улыбаясь мужу через нестерпимую боль, когда видела его лицо, склоненное над постелью.
Игнатов добился почти невозможного: пройдя все круги ада, он отправил жену в Японию, где ей сделали сложнейшую операцию. Однако шансов спасти Нину не было. Добывая чуть ли не с боем сильные обезболивающие средства, Игнатов делал все, чтобы облегчить ее страдания.
16 августа 1991 года он схоронил жену, а уже 19-го, выбрившись до порезов и отутюжив форму, вылетел в Москву. В руках у него была тоненькая папка. В ней лежало заявление об отставке.
Игнатов попал в Москву рано утром. Из аэропорта Домодедово он двинулся прямо на Лубянку. Предъявляя удостоверение на входе, он заметил, что здание КГБ охраняется усиленными нарядами, а уже через пять минут узнал: в стране переворот.
Игнатов почувствовал азарт и предвкушение борьбы. Он сразу помолодел лет на двадцать, поймав в себе кураж, который овладевал им всякий раз в канун разработки очередной головокружительной операции. Сомнений не было ни секунды: он с теми, кто осознал губительность горбачевского курса и понимает катастрофические последствия ельцинского воцарения в России...
Но уже через пару часов ему стало ясно: переворотом никто не руководит, инициатива уходит, решительных действий не предпринимается.
Он прорвался к одному из помощников Председателя КГБ. Тот, как выяснилось, не имел ни малейшего представления о том, что реально происходит в столице и стране. Он принял у Игнатова изложенный на трех рукописных страницах план действий по захвату всех стратегических объектов Москвы и еще две странички о том, как бескровно арестовать в Белом доме Ельцина с Хасбулатовым и вывезти их из Москвы. До бумаг Игнатова помощник демонстративно не дотронулся. Он попросил положить их в раскрытую папку и пообещал, что его предложения будут доложены Председателю.
Чтобы доказать реальность своего плана, Игнатов, прихватив с собой двух «старичков» из андроповской гвардии, к обеду оказался в Белом доме среди его защитников. А к вечеру, добившись аудиенции у Председателя, он положил ему на стол фотографию, на которой запечатлелся на танке рядом с Ельциным, зачитывающим воззвание с призывом не подчиняться решениям ГКЧП.
– Эта так называемая оборона Белого дома – детский сад, товарищ генерал! Рота десантников способна за пятнадцать минут блокировать все российское руководство, находящееся в Белом доме. Причем абсолютно бескровно, без единого выстрела. Дальше выводим это руководство на крышу и эвакуируем вертолетами. Завтра к вечеру Москва будет наша. Ельцина и компанию вместе с Горбачевым интернируем! За полгода наведем порядок, сохраним Союз, а потом отменим «чрезвычайку» и проведем выборы.
Председатель грустно молчал. И это молчание было для Игнатова сигналом: провал переворота неизбежен.
Развязка наступила 22 августа, когда начались аресты «гэкачепистов». Игнатова арестовали в гостинице, куда он заселился накануне. Ему сунули под нос смятые бумажки, в которых он узнал свои торопливые почеркушки.
– Ваша работа? – устало спросил немолодой следователь прокуратуры.
– Моя, – равнодушно ответил Игнатов.
– Пойдемте с нами.
Записки Игнатова послужили основанием для того, чтобы обвинить «гэкачепистов» в подготовке к захвату стратегических объектов Москвы и аресту Ельцина. Вскоре выяснилось, что бумаги Игнатов готовил по собственной инициативе. В результате, когда вожди ГКЧП были выпущены по амнистии, Игнатов остался в Лефортовской тюрьме, в которой просидел четыре года, пока его все же не амнистировали в связи с каким-то событием и в знак уважения к его прежним заслугам перед страной, уже исчезнувшей с политической карты мира.
Начальник службы безопасности Государственной думы майор Грачев прапорщика Трегубова недолюбливал. Причиной тому было ущемленное самолюбие. Боевое прошлое прапорщика, серьезные награды и независимый характер вызывали у майора раздражение и плохо скрываемую зависть. А тут еще – перевод Трегубова в другое, более престижное подразделение... Впрочем, Грачев плохо ладил со всем личным составом. А тот, в свою очередь, подозревал начальника в родственных связях с бывшим министром обороны и именно этому обстоятельству приписывал его карьерные успехи, в особенности то, что он благополучно избежал командировок в «горячие точки».
