Книга Ее единственная страсть - Роберта Лэтоу

Бен имел обыкновение появляться, когда Дендре больше всего нуждалась в нем. Воспрянув, она сказала Орландо и Эдер:

– Ступайте, мы подойдем. – С этими словами налила два бокала шампанского и подала один Бену.

– Замечательный вечер, Дендре, – сказал тот, чокнувшись с ней. – Ты не только чудо, но и выглядишь чудесно.

– Правда? Он засмеялся:

– С головы до пят гранд-дама, жена художника.

– Я старалась! – улыбнулась она. – Если б ты знал, сколько стоит это платье… Больше, чем весь мой гардероб.

– Дендре! Твой муж на прошлой неделе продал Тейту картину за четыре миллиона, а ты все скряжничаешь? Дорогая, ты уже давно покинула Бруклин. Тебе никто не говорил этого?

– Дочери говорят каждый день. Но они могут позволить себе смеяться над моей скупостью – у них богатые отец и мать.

Благодаря такому добродушному подшучиванию Дендре когда-то обратила внимание на Бена. Она видела его с красивыми женщинами, с которыми тот обращался как с трофеями, и была польщена, когда он удостоил ее внимания и затащил к себе в постель. С тех пор за пятнадцать лет их влечение друг к другу не ослабело.

Всякий раз, когда Бен видел Дендре обнаженной, он вспоминал полотна Гидеона. Бен хотел женщину, изображенную на тех картинах, еще до того, как познакомился с ней и стал ее любовником. И теперь хотел ее все так же сильно. Страсть его разжигало не только тело Дендре, но и ее покорность. Во время секса он проникал в самую душу Дендре и поражался, как мало людей могут понять эту женщину. Казалось, большинство из них не видели в ней ничего, кроме интересного, но некрасивого лица. Бен был одним из немногих, способных понять привязанность Гидеона к ней, понять, почему картины, где изображена Дендре, так эротичны и ярки. Почему люди толпились в музеях перед этими полотнами, названными все как одно «Женщина».

Всем своим существом Дендре принадлежала мужу, и любви между ней и Беном не было. Но секс был. Их отношения радовали Дендре. Первым ее мужчиной был Гидеон, вторым Бен, он, как и муж, мог заставить ее забыть обо всем на свете, почувствовать себя королевой Эротикой, женщиной для всех мужчин. С Беном, как и с Гидеоном, она полностью погружалась в секс, переживая экстазы, не сравнимые ни с чем в жизни. Отдаваясь, она позволяла себе приходить в неистовство, жить полной жизнью.

Поначалу Дендре было трудно принять собственную неверность. Вот почему их роман с Беном прерывался… и возобновлялся. Она прислушалась к шуму толпы, к струнному квартету, игравшему Вивальди, потом обратила внимание на стол, за которым царил Гидеон. Видела, как муж наклонился к Эдер и что-то прошептал ей на ухо. Та соблазнительно улыбнулась, встала и направилась к выходу, Гидеон следовал за ней по пятам. Дендре взяла Бена за руку и, крепко сжав ее, смотрела, как они уходят.

От музея Гуггенхайма было рукой подать до дома на Пятой авеню, где находилась просторная квартира Эдер с окнами на Центральный парк. Лифт открывался прямо в ее холл. Эдер открыла большие японские двери шестнадцатого века – тигры на них были изображены так искусно, что, казалось, готовы прыгнуть. В большой гостиной стояла темнота, оттуда был виден ночной Нью-Йорк, луна и звезды походили на театральный задник. Держась за руки, Гидеон и Эдер отвернулись от этого зрелища и пошли в спальню.

Голую Эдер Гидеон находил еще более привлекательной, чем одетую. Не только из-за красивого, почти совершенного тела: полных, округлых грудей, сосков сливового цвета, весьма соблазнительных, тонкой талии, чуть полноватых бедер, изгиба спины и высокого зада. Она обладала какой-то утонченной сексуальностью. Волосы внизу интриговали Гидеона, возбуждали желание исследовать эту самую интимную часть Эдер.

Длинные, тонкие руки, совершенные бедра, стройные ноги, узкие ступни…

Раздевшись сам, Гидеон поднял женщину на руки, понес к кровати и уложил на бок. Она не потянулась к нему, не поцеловала. Эдер никогда не ласкала Гидеона.

Позволяла себя ласкать. Ждала, что он пробудит ее страсть. Гидеон стал целовать ее груди, соски, покусывать и ласкать их, провел пальцами по щели между ног, нежно коснувшись мягких, скрытых губ. Эдер застонала. Гидеон перевернул ее на живот и поставил на колени; положил ей подушку под голову. Несколько секунд наблюдал, как она приготавливается: Эдер оперлась на предплечья и раздвинула ноги пошире. Он поднялся и медленно взял ее сзади. Глубоко вошел в нее и, держа за талию, стал совершать долгие, легкие движения. Она прижалась к нему задом, требуя продолжать. Тело ее напряглось, сердце часто забилось. В миг экстаза она вскрикнула, не отпуская его, и Гидеон приник к ней, обезумев от страсти. Извергнув семя, он в прямом смысле слился с Эдер. Они принадлежали друг другу, были одержимы друг другом. Да, эта женщина могла доводить Гидеона до одержимости. Он отдавал ей себя в самой первобытной неистовой, волнующей форме, а она принимала его всем своим роскошным телом. Удержать семя, вкус мужчины, быть заполненной им было для Эдер самым естественным проявлением, самой возвышенной из страстей.

Любовники вернулись в музей через полчаса. Люди общались, смотрели картины. Столы были убраны, но не было признаков, что вечер заканчивается.

Дендре, искавшая мужа, увидела Орландо с их тремя дочерьми. Девушки выросли красавицами, какой она никогда не была, – у детей были осанка и обаяние отца, даже чуточку его надменности. «Девочки преуспеют в этом мире, который так обожают, покажут себя так, как мне не удавалось», – грустно подумала она.

Наконец Дендре увидела, что Гидеон вернулся. Он стоял в небольшой компании, обняв Эдер и лаская ее обнаженное плечо.

Глава 3

– Он многого добился в жизни и все еще сравнительно молод. Он очень долго принадлежит всему миру, и просто поразительно, как ты ухитрялась выносить это, – сказал Орландо, обняв сестру за плечи и поцеловав в темя.

Бен и Дендре нашли его перед ее портретом, привезенным специально для этой выставки из музея современного искусства в Париже. Скрестив руки на груди, Орландо разглядывал картину, когда ощутил рядом присутствие сестры.

Дендре посмотрела на свое изображение. Как Гидеон любил ее тогда! Она прижалась к брату и сказала ему:

– Я была Дендре Московиц, девятнадцатилетней, наивной, когда позировала для этого портрета. И лишь недавно поняла, что после стольких лет с тех пор, как впервые увидела Гидеона, после всего, через что нам пришлось пройти, я во многих отношениях оставалась такой же наивной – до сегодняшнего вечера.

В ее голосе звучало что-то такое, чего ни Бен, ни Орландо раньше ни разу не слышали. Была ли то печаль, сожаление, даже жалость к себе? Бен мог бы понять любое из этих чувств, зная, какая жизнь была у нее с Гидеоном. Но нет. В голосе этой страстной женщины не было ничего подобного, – лишь полное, холодное равнодушие. И впервые за все годы их знакомства он понял, что Дендре не испытывала иллюзий по поводу своих отношений с Гидеоном. Каждый день, каждый час жизни с ним Дендре сознательно закрывала глаза на ту битву, которую вела с мужем, – на свою беззаветную любовь к нему и его тиранию. Теперь приближался кризис, и Бен понимал, что ничем не может помочь. Настало время расстаться с ней.