Книга Парижская страсть - Жан-Поль Энтовен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В первый раз я увидел лицо Авроры в зеркале. Она стояла сзади меня. Так можно было обмениваться долгими взглядами без стеснения, незаметно для всех. Что немаловажно, сблизило нас в некотором роде именно зеркало. И немаловажно, что я смог увидеть ее лицо, только повернувшись спиной к ней. У меня сразу же возникло ощущение, что эта женщина вышла из моего прошлого, и поэтому я не удивился, ощутив что-то вроде дежавю, хотя видел ее впервые. Всего, что было потом, могло бы и не случиться, если бы не это ощущение. Прошлое всегда задает траекторию любви.
Ее спутник мне сразу же не понравился. Это был банкир, который, заметив, как внимателен ко мне хозяин дома, счел себя обязанным со мной познакомиться. Его звали Кантёлё. Он выглядел самодовольным.
— Я — старый друг Сандро. И один из его лучших клиентов. Не далее как вчера я еще купил у него брильянтовые серьги, которые украшали парикмахершу принцессы Матильды… В конце концов Сандро меня уверил…
У этого Кантёлё была натура хищника и почти женские манеры. Узкие губы, расплывшаяся талия, редкие слипшиеся волосы. Он протянул мне руку — и меня передернуло от отвращения, когда я коснулся ее. Когда ему сказали, что я нигде не работаю, он с опасливой пренебрежительностью смерил меня взглядом. Они с Авророй вели себя как чужие. Ни слова, ни жеста, которые бы свидетельствовали о взаимном доверии. Можно было подумать, что они только что встретились на лестничной площадке или в лифте.
Вскоре он отошел, и я оказался с ней один на один. Мы стояли возле балкона и смотрели в окно на сады, покрытые голубоватым инеем, освещенные зимней луной. Орсини тут же присоединился к нам. Он поцеловал ее руку.
— Видишь ли, — сказал он мне, — если бы я любил женщин, думаю, что не устоял бы перед красотой Авроры…
Значит, ее зовут Аврора. Я и мечтать не мог об имени, которое настолько подходило бы ко всему, что я, глядя на нее, уже успел вообразить. Это имя сразу же заиграло для меня всеми красками зари — девственно-розовыми и перламутровыми переливами. Аврора… Рассвет над океаном. Лесная чаща, наполненная голосами пробуждающихся птиц. И струи фонтана, пронизанные солнечным светом.
А потом был ужин. Я сидел напротив нее и смотрел на нее сквозь разделявший нас пышный букет роз. Она сидела молча и казалась не от мира сего. Только еле заметно улыбалась соседям — из вежливости, как положено. Эта отстраненность казалась мне восхитительной. Ее взгляд порхал над шумным миром. Казалось, ее не занимало ничто в застольной болтовне. Я не мог оторвать взгляда от ее шеи и плеч. В конце концов она это заметила. Чинно подняла бокал, жестом показав, что пьет за мое здоровье, и пригубила.
Конец вечера я помню смутно, потому что главное произошло позже, к полуночи, когда все расходились. Тогда я был в будуаре, смежном с салоном, и Аврора шла мне навстречу.
— Мы должны встретиться, — сказала она. — …Завтра, в полдень, я буду у входа в музей Родена…
Она не стала ждать, что я отвечу. Я увидел, как она уходит с банкиром. Мне показалось, что Орсини это заметил — и, улыбаясь, покачал головой.
В этот вечер, покидая Пале-Рояль, я чувствовал себя родившимся заново. Я не ощущал холода. Я был взволнован бегом туч под луной. Я возвращался домой вдоль Тюильри быстрым шагом, и меня переполняла необычайная радость. В моих жилах текла свобода, и это ощущение не походило ни на что испытанное мною прежде. Бесполезно было пытаться заснуть, бороться с мечтами, обуздывать воображение, которое уже рисовало мне во всех подробностях предстоящую встречу. Но даже когда все мое существо устремлялось в будущее, меня не покидало чувство, что я плыву против течения, которое относит меня к прежнему берегу. В голове моей роились неясные образы и чувства — плачущий мужчина, прильнувшая ко мне женщина, разлука, грусть…
Стоило Авроре явиться, как эти обрывки прошлого принялись выныривать неизвестно откуда, приближая нашу встречу и придавая ей некий загадочный смысл.
Любовь прорастает только там, где есть для нее почва. Если мы воспламеняемся страстью, едва встретив кого-то, — значит, искра уже тлела в нас, терпеливо ожидая, когда ветер раздует ее. И то же самое с болью от умирающей страсти. И то и другое — следствие пережитого, но не осознанного нами ранее. Любовь возрождается из пепла. Мы охотно верим, что обожаем этот голос, эти волосы, эту родинку, эти плечи или что мы страдаем, не видя их, — но эта вера смешна. Потому что каждое новое чувство — это хворост на тлеющих углях старого костра. Высохший букет старых страстей мы прижимаем к сердцу, как залог нового счастья.
Раньше я считал, что женщины — это другое племя, не похожее на нас, но, впрочем, дружественное. Мне нравилось быть рядом с ними. Мне нравились их тела, их фантазии, их мысли. Я их понимал и не опасался. Я знал, что представителям этого племени присущи кое-какие странности, неисправимые, но, в общем, довольно симпатичные. При этом я старался не слишком близко подпускать их к себе. С некоторыми все ограничивалось взаимным наслаждением. С другими — дружбой, беседами, эмоциональной связью. Кое-кому я позволял узнать меня ближе — и это становилось для них сюрпризом. Но мне бы в голову никогда не пришло до конца раскрыться перед какой бы то ни было женщиной. Мне это представлялось столь же рискованным, как поставить все свое состояние на одну цифру в рулетке.
Несмотря на этот принцип самосохранения, два рода женщин заняли главное место в моей жизни, вытеснив остальных. С одной стороны, я охотно показывался в обществе с моей официальной любовницей, Дельфиной — балериной, променявшей сцену на выгодное замужество. Она была старше меня. У нее было богатое прошлое и красивые руки. Десять лет назад Дельфина была знаменита. Она знала безумие аплодисментов и толпящихся перед ее ложей поклонников. С тех времен у нее остался темперамент и мечты, в которых мне отводилось главное место. Мы проводили вместе нежные ночи, ужинали, путешествовали. Я посылал ей цветы, она окружала меня деликатным вниманием и давала мне разумные советы. Эта связь, ни к чему меня не обязывающая, длилась уже много лет. Иногда во взгляде Дельфины я угадывал желание владеть мной единолично и пытался притвориться, будто принадлежу ей. При этом я знал, что она, как и я, находит в нашем соглашении множество выгод.
Но, с другой стороны, мне нужны были девочки, более свободные, которых я находил не важно где. Эти мимолетные связи возбуждали меня, с этими девочками я играл в идиллию, в юность, в невинность. Они ничего не знали обо мне. Они назначали встречи в кафе или студенческих комнатах. Они мне предлагали тела, пахнущие дешевыми духами. В каждой из этих куколок обнаруживался какой-нибудь сюрприз. Та иногда принималась ревновать. Эта обкрадывала меня по мелочи. Некоторым нужна была театральная страсть — таким лучше не доверяться. Мне никогда не надоедали эти интрижки, которые по большей части одинаково начинались и заканчивались.
Когда я думаю об этом размеренном и упорядоченном существовании, когда я вспоминаю об этих днях, о моих хождениях без риска от Дельфины к моим девчонкам, я говорю себе, что я тогда действовал мудро. Я смог отвести от себя одиночество, не связывая себя ненужными обязательствами. Я был в идеальном положении мужчины, который знает, чего не стоит делать со своей свободой. В некотором роде я ни в чем не нуждался.
