Книга Мужей много не бывает - Адель Паркс

Генрику лет пятьдесят с чем-то. У него усы и висящий через ремень живот. Я говорю об этом сразу не потому, что я очень уж поверхностна и привыкла судить о людях по внешности, а потому, что это в привычке у Беллы. Я была так многословна в восхвалениях Генрика, так воодушевлена тем, что у меня наконец есть кто-то, кто починит мой протекающий душ и вечно забивающийся унитаз, что Белла решила, будто я влюбилась в него. Она еще больше укрепилась в своем убеждении, когда я начала называть Генрика Большой Эйч. Она сказала, что то, что я дала ему кличку, на сто процентов доказывает, что я в него влюбилась. Это меня очень расстроило. Не хочу никого обидеть, в этом смысле Генрик мне не нравится — но психологически он близок мне, так как напоминает отца. А моя лучшая подруга считает меня изголодавшейся разведенкой, которая набрасывается на своих подрядчиков. Не очень здорово с ее стороны.

Генрик умен. У него, наверное, не меньше дюжины дипломов — как, похоже, у всех, кто приезжает в Англию из Восточной Европы. За три месяца разговоров я успела уяснить, что он неплохо разбирается в литературе, искусстве, истории и мог бы перещеголять своими знаниями спецов из «Сотбис». У него веселый нрав и тик, от которого дергается глаз. Ладно, я признаю, что в прошлом или позапрошлом веке он казался бы интересным, даже привлекательным — но я в него не влюбилась, не влюбилась.

Ясно?

Я делаю ему и его бригаде чай и смиряюсь с неизбежностью того, что опоздаю с Эдди в детский сад. Генрик жалуется на глупость какой-то домохозяйки, которая три раза передумывала, какую плитку она хочет постелить на пол в ванной. Я немедленно начинаю ненавидеть эту женщину, предполагая, что она выбирает между исключительно дорогим текстурированным сланцем, стильным мрамором и преступно роскошной мозаикой. Сама я остановилась на заурядной белой кафельной плитке с голубым рисунком. Спору нет, выглядит она неплохо, но я бы предпочла мозаику — как в туалетах очень хороших пабов. По правде говоря, не исключено, что сейчас вы уже не увидите там мозаику. Мои впечатления могли устареть — я уже очень давно не была в хороших пабах. Может быть, там опять в моде дубовые панели.

Большой Эйч вдруг меняет пластинку:

— Тебя устраивает эта дверь?

Мы оба смотрим на входную дверь.

— Да-да, устраивает, — нерешительно бормочу я, зная, что такой ответ обнаруживает мое ужасающее невежество или, в лучшем случае, пугающее отсутствие хорошего вкуса.

— Эта дверь неправильно повешена. Руки бы оторвать тому, кто это делал. Посмотри на пол.

Пол весь в царапинах. Я их и раньше видела, но старалась не замечать, подобно тому как не замечаю и множество других вещей, лишающих мою жизнь совершенства. Я не чищу зубы шелковой нитью каждый день. Ни Эдди, ни я не едим овощи и фрукты пять раз в день — обходимся четырьмя, и то не каждый день. Я всего лишь человек.

Я вздыхаю и спрашиваю Генрика, может ли он это починить. Он говорит, что может и что починит. Ему достало здравого смысла на то, чтобы не пугать меня и не говорить, сколько это будет стоить. Я также понятия не имею, во сколько встала мне починка грохочущей батареи отопления или моргающего верхнего света в комнате Эдди. Я задумываюсь, что мне делать, когда он предъявит счет…

Я отделываюсь от Генрика и лечу с Эдди в детский сад. По понедельникам он ходит туда на полдня, а во вторник, среду и пятницу — на целый день. Таким образом, три дня в неделю я могу работать секретарем в приемной частного врача, а утром в понедельник — чувствовать себя нормальным, независимым человеческим существом. Это утро я трачу на то, чтобы встретиться с Беллой за чашечкой кофе. Наши с ней вылазки позволяют мне начать неделю с самого приятного момента, а ей предоставляют цель, ради которой стоит вылезти из постели, — если бы не я, она, возможно, провалялась бы там до самой пятницы.

Трепотня Большого Эйча не оставила мне времени на то, чтобы расчесать волосы или накрасить губы. Может, это и хорошо, что я хожу на свидания исключительно с подругами. Растрепанные волосы и изнуренное лицо вряд ли являются последним писком моды в нынешнем сезоне.

5. ОТНОШЕНИЕ МИРА К ТЕБЕ

Белла

Лаура опаздывает, но всего на сорок пять минут — а в ее случае это не так уж плохо. Да и уж кому-кому об этом беспокоиться, но только не тебе. Беговая дорожка в спортзале не обидится, если ты вдруг не появишься.

Она врывается в «Старбакс» с воодушевлением, которого это заведение не заслуживает. Я знаю несколько хороших «Старбаксов», отличающихся внимательным, хотя и несколько стандартным подходом к оформлению помещения, но эта кофейня не из их числа. Здесь раньше располагалась мясная лавка, и лично мне кажется, что тут до сих пор пахнет кровью. К тому же помещение здесь слишком узкое, и из-за этого рядом с длинной барной стойкой не остается достаточно места для того, чтобы столы и стулья образовывали отдельные островки, — а это необходимо для непринужденного общения и сплетен. Стулья выстраиваются в неловкую шеренгу, и их постоянно приходится двигать.

— Привет, — говорит Лаура. Она наклоняется и целует меня в щеку. Один раз, а не два — потому что мы не из Франции и не работаем в шоу-бизнесе.

— Замечательно выглядишь, — говорю я.

— Я выгляжу ужасно, — заявляет она без всякой жалости к себе.

Никто из нас не прав. Она выглядит нормально. Если бы она приложила чуть-чуть усилий, то смотрелась бы просто сногсшибательно, как настоящая красотка, — но чаще всего ее вид ясно говорит вам, что она молодая мама, которая много работает. Когда она выпрямляется, то сразу резко приближается к красоточному уровню. Она высокая, около пяти футов десяти дюймов. Я едва дотягиваю до пяти футов двух дюймов. Очевидно, Бог отдал ей те четыре лишних дюйма, которые должны были достаться мне. Без сомнения, ошибка в небесной канцелярии. Она и понятия не имеет, как хорошо быть высокой. Ей никогда не приходилось подпрыгивать, чтобы разглядеть, как пройти к барной стойке в заполненном народом клубе, или укорачивать на добрых четыре дюйма каждую пару новых брюк.

Я была бы очень рада, если бы ей как-нибудь удалось вернуть свое былое великолепие. На фотографиях, сделанных, когда Лауре было двадцать с небольшим, изображена роскошная женщина с пышной грудью и красивыми, крепкими плечами и бедрами. Мне кажется, что Лаура начала съеживаться после рождения Эдди. В возрасте двух лет он весил девятнадцать килограммов. Лаура потеряла столько же. С нее улетучился каждый лишний грамм плоти и жира. Когда ушел Оскар, она, казалось, потеряла и в росте. Сейчас она сутулится так сильно, что ее плечи почти сходятся на груди.

У Лауры отличные волосы, от природы светлые и вьющиеся. Обычно она собирает их в практичный конский хвост. В тех редких случаях, когда она распускает их, они превращаются в копну игривых локонов, отражающих каждое ее движение и оживляющих ее веснушки. Ее кудри начисто отрицают суровую правду жизни и утверждают, что все на свете — это веселье и радость, непосредственный и бесшабашный смех. Сегодня на ней футболка, которую я раньше не видела. Я считаю уместным оценить ее.