Книга Смерть умеет улыбаться - Ника Шахова

Вдалеке виднелся спасительный берег. Я погребла к нему.

Плыть было трудно. Мокрые шорты и майка тянули вниз. Вязкая вода сковывала движения, цеплялась за меня, словно утопающей была не я, а она.

Чтобы сэкономить силы, я перевернулась на спину и поплыла, ориентируясь по звездным россыпям.

Вот и берег. Стараясь не думать о пиявках (может, в темноте они спят?), я нащупала ногами скользкое илистое дно и встала. Осталось сделать последнее движение - и я спасена.

- А!

Последнее движение оказалось крайне неудачным - я поскользнулась и шлепнулась в воду, подняв фонтан алых брызг. Ой, мамочки, здесь могут быть пиявки! Я быстро подскочила, отряхнула беззащитный перед злобными пиявками зад и снова попыталась выбраться на берег. И снова неудачно.

Распугав всех мерзких кровососов в радиусе тридцати метров упражнением номер шесть (глубокое приседание) и вконец намаявшись, я догадалась опуститься на четвереньки - так устойчивее - и упрямо поползла вперед.

Вскоре рука наткнулась на склизкую деревяшку. Это было бревно, один конец которого съехал в озеро. Я ухватилась за него, как за канат Ариадны, и, подтянувшись, выбралась на берег. Уф. Можно перевести дух.

Только я хотела отпустить спасительную корягу, как она блеснула глазами, широко раскрыла пасть, высунула тонкий, раздвоенный на конце язычок и лизнула меня в ободранную щеку. Ай!

С визгом я отбросила гадину и бросилась бежать куда глаза глядят. А глаза мои глядели, видимо, на Пушкинскую площадь, потому что в конце концов я оказалась там, на лавочке возле нашего всего, немилосердно загаженного голубями и прочими птахами.

Не берусь рассудить, кто из нас двоих выглядел лучше.

* * *

Я проснулась, но открыть глаза не решалась. Долго лежала, прислушиваясь к себе и к окружающему миру - солнечному, по-утренне свежему, аппетитно шкварчащему салом на большой Нюсиной сковородке.

Мир был прекрасен. Его портил только солоновато-сладкий привкус на языке.

Алая, вязкая, солоновато-сладкая - это, безусловно, кровь. А кровь, известное дело, снится к скорой встрече с родственниками. Но я уже у родственников. Хиромантия какая-то... Может, сон задержался в пути?

Или я подсмотрела чужое сновидение? Натка говорит, такое случается.

Я встала с постели, подышала у открытого окна, тренируясь в пранаиаме, которая является четвертой ступенью раджа-йоги. После упражнений, цель которых - особым образом упорядочить дыхание и очистить нервы от нежелательных примесей, осадок, оставленный дурацким сном, растворился вчистую. Я бодро спустилась на кухню, ощущая приятное покалывание во всем теле и необычайную легкость. Это благотворный прилив могущественных токов праны. Я на пути к совершенству.

- Привет!

- Не спится? - удивилась Нюся, - Вчера на тебе лица не было - худущая,

бледнущая, - запричитала домоправительница, как уважительно называл Нюсю дядя Генрих. Она принялась выставлять на стол обильный завтрак - желтую вареную картошку, посыпанную зеленью, прожаренные до цвета кофе с молоком куски сала, яйца, фаршированные лисичками с луком, гренки с хрустящей корочкой, мед, яблочный сок и горячий кофе. Н-да, Нюсины представлении о завтраке весьма своеобразны. Весьма.

- Хочу, пока все спят, сходить на кладбище, - объяснила я и закинула в рот половинку яйца.

Чистая правда. Мне совсем не улыбалось тащить за собой буйное семейство, которое непременно потащилось бы, заикнись я о кладбище. А мне хотелось тишины, покоя и уединения.

Нюся вдруг хлюпнула носом и вытерла глаза белоснежным фартуком.

- Хозяин ждал тебя, я знаю. Кто скажет, помер и все, - не верь, - она понизила голос до шепота.

- Нюся, - я напомнила себе, что йог воздержан в еде, и решительно отодвинула тарелку с гренками.

Надеюсь, этот подвиг мне зачтется, когда придет срок, - О чем ты говоришь и почему шепотом?

Она обтерла табуретку длинным подолом, присела на самый краешек и наклонилась ко мне:

- Они все сидели в гостиной. Максим вслух читал книгу, а хозяин с хозяйкой и Гретой раскладывали казлы. (Пазлы, - перевела я.) Вдруг хозяин налился краской и упал. А я была в чулане. Слышу - Лизавета кричит: "Нюся! Нюся". Ну, думаю, опять блажь нашла. А она: "Воду неси, капли, скорее!" Я собрала, что она велела, вхожу в гостиную - никого. Слышу - за стеной хрип.

Вошла в кабинет и вижу - хозяин помирать собрался. Я к нему, - она часто заморгала, сдерживая слезы, кончик ее остренького носа покраснел. Мне стало неловко. Нюся заботится о нас, а мы... Свиньи неблагодарные - вот кто мы.

Увлеклись собственными переживаниями и не замечаем, что Нюся горюет. А мы: "Принеси то, убери это" . Будто Нюся каменная. Тьфу ты, свиньи и есть.

Я коснулась маленькой руки, покрытой пигментными пятнами, и погладила ее. Нюся заплакала - тяжело, молча, как плачут старые люди, у которых не осталось ни одной, даже самой захудалой иллюзии. Я молчала. Что тут скажешь?

- Я подошла к хозяину, - продолжила она через некоторое время, вытирая слезы все тем же фартуком, - А он лежит колодой. Я наливаю капли, а сама вижу: он рот открывает - хочет сказать, да видно, язык не слушает. И смотрит в бок, словно показывает. Ну я и посмотрела, куда он показывал.

- И что? Куда он смотрел? - заинтересовалась я.

- На бюро. Аккурат на твою собаку.

- На ту фарфоровую фигурку, которую я ему подарила?

- На нее, - закивала Нюся.

Я задумалась. Мы с дядей часто ссорились, особенно в последнее время.

Он стал невыносим: постоянно придирался, упрекал, угрожал, закатывал истерики с тривиальным битьем посуды и метанием бронзовой пепельницы в головы домочадцев. Слава богу, до снайпера дяде было так же далеко, как до примы кордебалета.

Когда тяжеленная пепельница свистела мимо моего уха, я всерьез подумала о том, чтобы окончательно и бесповоротно послать дорогого дядюшку по адресу, широко известному в народных массах. А мои помыслы, надо учесть, обычно не расходятся со словами. Что и было доказано в следующую секунду...

Началась такая кутерьма, что... лучше бы она не начиналась.

Нет, скорее всего дядин взгляд случайно упал на ту статуэтку.

- А что тетя, Макс?

- Они ничего не заметили. Разве такие заметят? С них и взятки гладки, - беззлобно заключила старушка.

- А что было потом, Нюся?

- Я побежала вызывать скорую - они-то не догадались, а в кабинете, сама знаешь, телефона нет. И пока я звонила, хозяин умер. Лизавета сказала, сразу, как я ушла.

Мы помолчали.

- Мне, пожалуй, пора. Пойду, - сказала я после того, как Бэн прокашлял семь часов, и встала из-за стола.

- Да что же ты, опять не поела, - огорчилась Нюся.