Книга Под потолком небес - Валентина Седлова

— Что, на самом деле? Вот молодец!

— Ну, конечно, на самом деле так! Она когда нам с матерью это рассказывала, от возмущения едва заикаться не начала. Даже раскраснелась вся.

— А при чем тут ее возмущение? Ребенок сказал, чего хочет, что же тут плохого?

— Да мы тоже так подумали. Для виду, конечно, пожурили его, чтобы не сильно высовывался, а так чего зря парня ругать из-за всяких стрекоз, которые едва училище закончили и сразу же из себя Макаренко мнят. Пусть молоко на губах пообсохнет сначала.

— Это верно. Еще чего новенького?

— Жених твой в больнице валяется.

— Во-первых, Петька мне не жених, а так, банный лист прилипший. Мне он не нужен, одни проблемы из-за него. А что произошло?

— Да на каких-то приезжих нарвался. Начал к ним приставать, понятно, что бухой был. А тем это не понравилось, ну и уделали его, как Бог черепаху. Теперь лежит с сотрясением мозга, да еще ребра у него переломаны. Может, еще чего ему отшибли, да мы не в курсе. Нам соседи рассказали.

— И давно это его?

— Да дня три назад. Или четыре? Не помню точно. К нему в больницу пойдешь?

— Вот еще! Хоть бы подольше там поторчал, ко мне не приставал. А то вечно не каникулы получаются, а черт те что! Куда не пойдешь, везде его физиономию встречаешь.

— Ну, смотри, доча, дело твое. Он тебе, конечно, не пара и не ровня, хотя с Петькой лучше не ссорится.

— Да пошел он!

— Ты давай, поаккуратней, за столом не выражайся, а то не посмотрю, что уже вся из себя взрослая, перекину через колено и ремнем огрею.

— Да ладно тебе, папка, это я так, вырвалось просто. Как же я по вам по всем соскучилась!

— И мы по тебе, по иностранке нашей!

— Это почему же я иностранка?

— А говоришь чудно, словно не по-нашему. И слова не так произносишь, и все как-то у тебя по-книжному получается. Скажи, мать!

— Да, отец прав. Такая барышня стала, что не знаешь, с какого боку к тебе и подойти!

— Ой, да что вы ерунду городите! Иностранка, барышня… Обычная студентка, просто слишком давно вас не видела. А вы как на меня набросились! Даже обижусь сейчас.

— Будет тебе кукситься! С дороги не соснешь пару часиков?

— С удовольствием, а то не выспалась ни разу в этом поезде: то душно, то шумно…

— Оно по тебе и видно: глаза совиные, красные, и моргаешь, и зеваешь. Давай, бросай посуду, как есть, я сама помою, и в постельку. Помнишь еще, где твоя спальня, или в своей Москве все перезабыла?

— Конечно, помню!

Наташка нырнула в гостеприимно расстеленную кровать и минут через пять уже спала мертвым сном. Дорога всегда выматывала ее, а в этот раз особенно. Хотя все равно непонятно, что это такое на нее нашло там в поезде? Неужели из-за Петьки? Нет, это вряд ли. Да и не из-за матушки, тем более что все обошлось, да и было уже давно, месяц назад. Неужели она что-то упустила из виду?

С этой мыслью Наталья и провалилась в долгий сон без сновидений.

* * *

Проснулась она ближе к вечеру. Мать уже накрывала на стол к ужину, сестренки вполголоса шушукались за стеной Наташкиной комнаты, ожидая, когда та проснется и одарит их подарками. Судя по всему, Максимка составлял им на этот раз компанию, поскольку его детский басок то и дело вклинивался между репликами девчонок. Басил он смешно, как рассерженный медвежонок, поэтому родители и сестры иногда в шутку звали его Михайло Потапычем. Он, впрочем, не обижался, и снисходительно позволял им эти вольности.

Тихонько подозвав младших к себе в комнату, Наталья выдала каждому по красочно упакованному свертку, до поры до времени лежавшим у нее на дне сумки, в «секретном» отделении. Ребята тут же молниеносно спрятали их кто куда и испарились в неизвестном направлении. Не иначе — пошли подарки разглядывать. Откуда-то издалека раздался голос матери: «Ужин готов! Кто последний — посуду моет!» Да, здесь действительно ничего не менялось. И Наташка как в детстве за десять секунд натянула на себя шорты и выскочила в столовую. Хоть к ней и относятся, как к дорогому гостю, но посуду мыть, если опоздает, все равно придется. А так не хочется!

После ужина Наталья решила отправиться бродить по поселку. Но не прошла она и десяти шагов от родного дома, как ее окликнул отец:

— Натаха, далеко собралась?

— Да нет, просто погулять. А что?

— Меня к себе в компанию возьмешь? Разговор у меня до тебя серьезный имеется.

— Ну, пошли. А что за разговор?

— Не здесь. Давай подальше отойдем, да и обсудим все.

Наталья была заинтригована. Вот это да! Что это еще отец надумал? Последний раз он с ней «серьезные» беседы проводил, когда к ней Петька начинал ласты подбивать. Но, конечно, уже было поздно что-либо менять, и со своими нотациями и советами он тогда сильно запоздал. А сейчас-то чего?

Под руку они дошли до окраины поселка, вышли на дорогу, ведущую к морю. Когда дошли до акациевой рощи, Наталья свернула немного влево от тропы, туда, где как она помнила, когда-то были вкопаны две скамеечки и стол. Оказалось, что одной из скамеечек больше нет, впрочем, как и стола, а вторая еще сохранилась. Туда и присели.

— Ну, что у тебя за разговор?

— Натаха, ты девушка у меня серьезная, не то, что твои младшие вертихвостки, поэтому с тебя и спрос особый. Окончишь ты свой институт, вернешься домой, работу начнешь искать. А вдруг куда-нибудь продавщицей устроишься? Или того хуже, курьером или горничной? Что я своим знакомым скажу, соседям? Мне же в глаза им взглянуть будет стыдно! Такая девчонка, умница, красавица — и что в итоге? Не перебивай, я еще не все сказал. Так вот, я долго об этом думал, а тут недавно встретил одного своего старого друга. Ты его должна помнить — Иннокентий Львович. Он сейчас большой начальник стал, целый отдел возглавляет. Я ему, когда про тебя начал рассказывать, так он прямо расцвел весь. Улыбнулся и говорит мне: «Ты, Георгий, не волнуйся, как твоя дочка образование закончит — сразу посылай ее ко мне. Я ее к себе личным секретарем возьму. Уставать не будет: мне ведь только кофе принести, да иногда кое-какие бумаги на машинке отстукать. А больше и не надо ничего». Так что вот такие пироги. А потом мы с ним еще несколько раз виделись, он всегда первым делом о тебе расспрашивает: как учеба, когда домой приедешь. Я ему даже твою фотографию показывал, он, как увидел, так даже в лице переменился: твердит — красавица, мол. И всегда мне наказывает, чтобы ты первым делом к нему зашла.

— И к чему ты мне все это рассказываешь? — спросила Наталья, у которой от плохо скрываемого гнева едва не сорвался голос. Иннокентия она помнила рыхлым, вечно потным блондином, сейчас ему должно быть где-то чуть меньше сорока. Наталье он никогда не нравился. Иначе, как с жабой, сравнить его она не могла. Такой же мутный, липкий взгляд, такие же противные ладони с пальцами-сосисками.