Книга Денежный семестр - Александра Романова

Я засела за сизис и даже получила кое-что интересное, соединив тему француза с темой своего научного руководителя. Напечатала статью, предварив ее фразой о том, что на схожую тему уже вышла работа Херриара, однако она содержит существенную ошибку.

Потом группу юсуповских учеников, и меня в том числе, попросили перевести свои последние труды на английский, собираясь издать их в Америке. Издание в Америке было крайне выгодным для нас делом, поскольку Американское математическое общество за это платит — чего нельзя сказать о нашем.

И вот теперь выясняется, что моя статья уже не только опубликована за рубежом, но и успела привлечь к себе внимание рецензента «Математикал ревьюс». Он писал: «Некий русский автор, никому не известный, бездоказательно обвиняет в ошибке одного из самых выдающихся ученых. Неприличие этой публикации вызывает удивление». И еще пяток фраз в том же духе.

Мне стало стыдно. В неприличии меня обвиняли довольно редко, и я к этому не привыкла. Видимо, я ненароком нарушила научную этику. Удивительно, что шеф, видевший мою статью в черновике, меня не предостерег. И почему я, дура, не объяснила подробно, в чем ошибка Херриара?

Впрочем, понятно почему — это заняло бы слишком много места, почти столько же, сколько весь мой результат. Ну и хорошо, что много: чем больше, тем лучше — ведь за статьи американцы платят постранично!.. Воистину, если человек глуп, то это надолго, скорее всего, навсегда. И кто б мог подумать, что Херриар — один из самых выдающихся ученых? Я раньше и имени-то его не слыхала…

С просьбой рассказать мне о достижениях Херриара я обратилась к Игорю.

— Понимаешь, — деликатно ответил Игорь, — я давно собирался тебе сказать, что ты… ну, нетрадиционно произносишь его фамилию. Да решил тебя не смущать. Вообще-то, она произносится «Эрьяр».

Об Эрьяре я, разумеется, слышала. Он возглавлял математический факультет Парижского университета. Однако мне и в голову не приходило связать моего Херриара со знаменитым Эрьяром! А еще говорят, что в английском мы пишем «Ливерпуль», подразумевая «Манчестер». С французским, оказывается, дела обстоят не лучше.

— У меня есть его адрес, — сообщил Игорь. — Пошли ему письмо с объяснениями, а то вдруг он обиделся. А вообще-то он нормальный человек. Я с ним встречался на конференциях.

Характерная черта Игоря — в ответ на мое абстрактное нытье он обычно выдвигает конкретные предложения, как исправить дело. Я взяла адрес и послала письмо Эрьяру — по-английски.

Но это другая история.

Вернусь к кандидатскому минимуму.

Мои мытарства вызывали сочувствие у всех знакомых, даже у не благоволящего к женщинам-математикам Юсупова. Он видел, что я тружусь, словно негр на плантации, и был со мною весьма мил. Накануне экзамена он в порыве великодушия позвонил мне домой, дабы морально поддержать ученицу, занимающуюся в поте лица.

— А ее нет дома, — бодро отрапортовала мама.

— Она в публичной библиотеке? — мгновенно догадался мой шеф.

— Нет, она в театре, — честно ответила мама и, услышав в трубке сдавленный стон, поспешила пояснить: — Позавчера танцевал Рузиматов, и она не могла не пойти. Вчера танцевала Лопаткина, а сегодня Вишнева. А завтра «Пиковую» поет Марусин, это бывает так редко, и у Кати есть билет, но она переживает, что из-за своего дурацкого экзамена может опоздать. Ничего страшного, если она отпросится с экзамена пораньше, правда?

Когда, придя домой, я услышала мамин отчет о телефонном разговоре с добавлением фразы, что Юсупов, очевидно, простужен, поскольку под конец он странно захрипел, я поняла, что моя репутация загублена навеки.

Увы, я оказалась права…

С тех пор, когда я жаловалась на какие-либо проблемы, научный руководитель не верил ни одному моему слову и лишь ехидно сообщал, что я люблю прибедняться, а на самом деле у меня уйма свободного времени и никаких забот, раз я каждый вечер провожу в театре.

А я провожу там вовсе не каждый вечер! Ну, один в неделю. Иногда два. Иногда три. Иногда четыре. Иногда… И вообще, Мариинка стоит загубленной репутации. Она стоит строжайшей экономии на самом необходимом, чтобы скопить деньги на билеты. Она стоит… чего она только не стоит!

Первый раз меня привели в этот театр, когда мне было пять лет. Давали «Дон Кихота», который и поныне остается одним из любимейших моих балетов. Я сидела замерев от восторга, и мама гордилась тем, сколь изрядное сумела дать мне воспитание. Но вскоре восторг мой перелился через край. На сцену выбежала красавица-цыганка в окружении сонма мужчин. Она то привлекала их, то отталкивала, танец становился все темпераментнее. И в какой-то миг на весь партер раздался мой громкий шепот:

— Мама, а они все что, ее хотят?

Мама опешила, но, дабы я не высказала что-нибудь похлеще, коротко ответила: — Да. Тогда, поразмыслив, я спросила:

— И чего же ей тогда еще надо?

Взоры публики устремились на меня, и, загордившись подобным вниманием, я нашла разгадку самостоятельно:

— Все ясно. Ей нужен тот, кого здесь нет.

В пять лет я была, видимо, куда более развита в вопросах пола, чем сейчас. Все, кроме мамы, улыбнулись, а она, сгорая от стыда, свирепо на меня цыкнула. Я умолкла, однако, когда глазам моим предстала повелительница дриад в украшенной блестками пачке и сверкающей диадеме, сердце мое не выдержало, и я с завистью поинтересовалась:

— Мама, и сколько же ей за это платят?

С того дня в жизнь мою вошла Мариинка. Конечно, я не сразу превратилась в так называемого балетомана, а с балетоведами и вовсе нахожусь на противоположном полюсе. Большинство балетоведов (или следует сказать — балетных критиков?) отличаются тем, что стремятся заметить в выступлениях как можно больше ошибок. Я же стремлюсь получить как можно больше удовольствия и только радуюсь, если ошибки ускользают от моего внимания.

Впрочем, это не важно. Важно другое — со студенческих лет мы с моей однокурсницей и подругой Машей стали регулярно посещать Мариинку. В те застойные времена благосостояние интеллигенции было существенно выше, нежели теперь, и достать билет было проблемой. Мы приезжали на первом транспорте в кассу и часами простаивали в очереди — это мы-то, принципиально игнорирующие очереди за продуктами и безумно любящие поспать! Аза билетами на открытие сезона мы стояли целую ночь.

Не спорю, балетомания — это мания, однако, на мой взгляд, довольно безобидная. Подобных маньяков в Петербурге (и не только в нем) куда больше, нежели полагают. Это люди разных профессий, возрастов и полов, объединенные любовью к балету вообще и к Мариинскому театру в частности. Я лично знаю мальчика (впрочем, он давно уже взрослый и работает хирургом), с семнадцатилетнего возраста не пропустившего ни одной «Спящей красавицы».

Да что там этот мальчик! Есть лица, вызывающие у меня подозрение, что в течение нескольких десятилетий они каждый вечер проводят в Мариинке. За исключением дней, когда спектакля нет вообще. По крайней мере, когда бы мы с Машей ни заявились в театр, означенные лица пребывают там.