Книга Три минуты молчания - Георгий Владимов

— Не знаю. Может быть, просто заработать.

— Тогда б они на СРТ шли. А то все чего-то на сейнера лoмятся.[9]

— Это я им объясняла. Но им больше нравится говорить «сейнер».

— Ладно, — говорю. — Покурим?

Никогда мне не нравилось, если девка курит, но у нее хорошо это выходило, сигарету она разминала, как парень, и когда затягивалась, голову склоняла набок, смотрела мимо меня. А я на нее поглядывал сбоку и думал чем она может взять? Она ведь и угловатая, и ростом чуть не с меня, и жесткая какая-то — руку пожмет, так почувствуешь, — и бледная чересчур, по морозу пройдет и не закраснеется, — и волосы у нее копной, как будто даже и не причесанные. Но вот глаза хорошие, это правда, у нее первой я это заметил, а насчет других и не помню — какие у них глаза. Вот у нее — серые. И не в том даже дело, что серые, а какие-то всегда спокойные. Вот я и думал: это она с другими — и угловатая, и жесткая, а со мною — самая мягкая будет, всегда меня поймет, и я ее только один пойму.

— Вот так, Лиля…

— Да, Сенечка?

— Одни, видишь, в плавание идут. А другие… некоторые — с флота уходят.

— Совсем уходят некоторые? — поглядела искоса и улыбнулась чуть-чуть. Много мы сегодня выпили?

— Ну, выпили. Разве плохо?

— Почему же? Для храбрости, наверное, не мешает. Курточка тоже по этому поводу?

Я к ней стоял плечом, облокотясь так небрежно на перила, как будто эта курточка была на мне год. Но перед нею-то ни к чему было выставляться. И я как-то почувствовал, не выйдет у меня сказать ей, что хотел.

— Я тебе что-нибудь должна посоветовать?

— Не должна.

— Ты ведь и раньше говорил, что уйдешь.

— Раньше говорил, а теперь — ухожу.

— Наверное, тебе так будет лучше?

Вот бы и спросить: "А тебе?" Но какая-то немота дурацкая на меня нападала, когда я с ней говорил.

— Учиться мне, что ли, пойти? Тоже дело. — А я еще и за минуту про это дело не думал, — Только вот куда?

— А тут я тебе и вовсе не советчица. Если даже про себя не могла решить. В свое время я это предоставила решать маме. Наши мамы не всегда же говорят глупости. Вот я никак не могла выбрать после школы — в медицинский или на журналистику. Почему-то все мои подружки шли или туда, или туда. А мама сказала: "В Рыбный". Почему в Рыбный? "Там нет конкурса". Я бесилась, ревела в подушку, хоронила себя по первой категории. А потом — ничего, успокоилась.

— И теперь не жалеешь?

— А что я, собственно, потеряла? Талантов же никаких. Самая обыкновенная. Как все.

Только это я от нее и слышал. "Ничего мне не надо, Сенечка. Я — как все". Да всем-то как раз и хочется: одному денег побольше и чтоб работа не пыльная, другому — чтоб ходили под ним и отдавали честь, третьему только семейное счастье подай, дальше трава не расти. А ее — ну никак я не мог зацепить, ну всем довольна. Но я-то видел, как ей жилось — в чужом краю, без жилья своего, без грошей особенных, без папы с мамой, — она без них не привыкла, письма писала им чуть не каждый день.

— Что ты вдруг загрустил? — положила мне руку на руку. — Ну, не со мною тебе советоваться, что я в твоей жизни понимаю?

Бог ты мой, если б она знала — все она мне уже посоветовала. Еще когда я ее увидел. Не она бы, так я бы все жил, как живу, и ни о чем не думал, кидал бы гроши направо-налево, путался с кем ни придется.

— И ты ведь главное уже все решил. Завидую тебе, честное слово. Чувствую твое блаженное состояние. Может быть, самое лучшее — когда ничего не знаешь, что у тебя впереди.

В окнах почернело, вахтерша зажгла люстру и пригляделась: чего это мы примолкли на лестнице? А я и не сказал еще — ради чего пришел, не мог даже подступиться. Но впереди была «Арктика», там-то хорошо языки развязываются. Там я скажу ей — или потом, когда пойду провожать: "Уедем отсюда вместе!" Вот так и брякну. "Куда?" — она спросит. "А куда глаза глядят". Лишь бы она не спросила: "Почему вместе?" Но, наверно, что-нибудь же придет мне в голову.

Я спросил:

— В «Арктику» не пойдешь сегодня?

— Знаешь, мои хотят какой-то сабантуй устраивать, прощальный. У меня в комнате. Им же больше негде. Я их в наше общежитие устроила, но там такие строгости, Боже мой… И ты приходи, если хочешь.

— Спасибо…

— А почему именно сегодня в «Арктику»?

— Можно и завтра. Только я уже договорился, компания будет.

— Просто так или — мероприятие?

— Отвальную даю.

— Так полагается по вашим морским законам? Тогда я, пожалуй, приду. Ну, я постараюсь. А что за компания?

— Обыкновенная. Бичи.

— Господи, всюду только и слышишь: «бичи», "бичи", а я ни одного живого бича в глаза не видела. Ты знаешь, я, кажется, все-таки приду. А если я своих сагитирую?

— Как хочешь… Ты ведь их для себя приведешь…

— Нет, если так, то не нужно. Ладно, я что-нибудь придумаю. Фактически им же только хата нужна.

— А ты?

— Ну, и я — до определенного градуса. Но вообще-то они вроде грозились каких-то дам привести. Долго я с ними не высижу. Ты лучше не заходи за мной, я как-нибудь сама…

Как раз он и высунулся, очкарик. И мы притушили свои окурки.

— Лиличка, я же просил…

— Да-да, Евгений Серафимович, куда же вы делись?

Он на меня сверкнул стеклышками, я ему сделал ручкой и скинулся по лестнице. Снизу мне слышно было, как он ее допрашивал:

— Где же, простите, брат? Это он и есть?

И быстренько она ему заворковала. Это она умела — чтоб на нее не обижались.

Вахтерша на меня заворчала — где же, мол, метка, шашни тут развели, обманывают старого человека, — а мне ее жалко стало: платят с гулькин нос и всякая шантрапа вокруг пальца обводит. Я ее погладил по голове, а она зашипела и вытолкала меня на улицу.

4

Из комнаты все разбрелись куда-то. Я повалился на койку вниз лицом, но и минуты не пролежал, как стало укачивать, и пошел в умывалку смочить голову под краном. Тут-то меня и развезло: будто бы с лица не вода текла, а слезы, и вправду мне захотелось плакать, бежать к ней обратно на Милицейскую, умолять, чтоб она непременно пришла, а то я напьюсь в усмерть с бичами, и кончится это скверно, даже и представить боюсь. А с ней мне никто не страшен, мы посидим и уйдем от них, а завтра возьмем билеты. Колеса будут стучать, деревья полетят за окном, все в снегу… Много я еще городил глупостей, но вот когда она мне начала отвечать, тут я и понял: все это бред собачий, не больше. Я с нею часто так разговаривал, и немота проходила, и оказывалось — она меня с полуслова понимала, отвечала мне, как я и ждал.