Книга Волшебная сказка Нью-Йорка - Джеймс Патрик Данливи

— Вполне.

— Вы могли бы подождать с шофером.

— О'кей.

— Мы позаботимся о вас, Кристиан, помните, это не смерть. Все это жизнь.

Выхожу в холл. И сквозь завешенные двери. Поднять воротник пальто. Шофер курит сигарету. Одна серая прядь свисает, загибаясь, влезая в ухо. Кристиан коротко кашляет. Шофер вылезает, чтобы открыть дверцу. Мелькают желтые в белую полоску носки.

Машина вытянулась поперек дороги. Перед Похоронным бюро Вайн застыл катафалк. Выходят трое мужчин, потирая руки в зеленых перчатках, притоптывая по затвердевшему снегу. В конце улицы по железной своей эстакаде с ревом проносится поезд. Мусоровоз, нагруженный снегом, уехал. Шофер выпускает колечко дыма. И оборачивается.

— Не хотите одеяло, мистер Кристиан. Обернете ноги, если станете замерзать. За городом всегда на несколько градусов холоднее.

— Благодарю.

— Вон, уже выходят, мистер Кристиан.

Мистер Вайн, стоя в сторонке, придерживает дверь. Гроб на четырех плечах. Как у слона, четыре черных ноги. Вайн встряхивает головой, склоняет ухо к плечу, потирает. Снова уходит внутрь. Выходит в черном пальто, листок бумаги в руке, без шляпы, глаза сияют. Переходит улицу. Осторожно переступая черными мерцающими ботинками через хребтики снега. Наклоняясь к водительскому окну.

— Чтобы не терять времени, Чарльз, мы отправимся по ВестСайд-драйв. Поедете к Парку и пересечете город по Пятьдесят Седьмой. С вами все в порядке, мистер Кристиан.

— Да.

Мимо, прерывая Вайна, пролетает машина. Мир представляется ему чем-то таким, что он похоронит, не сегодня так завтра. Военными маневрами под шелест песка и гравия. Полагаю, именно этим мы все и кончим. Сопротивляться бессмысленно. Он лишь старается оказать нам любезность. Впервые в жизни человек мне предложили работу.

Катафалк отчаливает. Вайн машет рукой. Мы едем следом. До конца улицы. Еще один поезд. Разбудит Элен. В здешних окнах полным-полно холодильников. Говорят, отдают задаром. Почти. Только сунься вовнутрь и совершишь такую покупку, что после сам в нее не поверишь. Мне начинает казаться, что мир вокруг меня опустел. Скоростное шоссе идет по скругленью земли. Все вокруг понимают, почему я еду в этой машине, а Элен едет в своей.

Два черных экипажа несутся по Пятьдесят Седьмой улице. Мимо Оперного театра на углу. Мимо людей, в ожидании автобуса сбившихся в кучку под полотняным навесом. Там, где кончается город и протекает Гудзон, распахивается небо. Вверх по пандусу, вливаясь в поток машин на ровной белизне скоростного шоссе. Взлетая на мост через реку Гарлем. Дальше, дальше, вот и красные черепичные крыши домов за безлиственными деревьями. Там, у самой кромки воды, живут богачи.

Дорога, изгибаясь, уходит в пригородный лес. Бежит сквозь него, играя, точно козленок. И заслышав ее, неподвижно замирает олень. Чтобы избегнуть вражеских глаз. И бурундуки в рыжих полосках бегают вверх и вниз по стволам. Некогда по этой булыжной дороге шли трамвайные рельсы. Не говори никому ничего. Ты же не хочешь, чтобы мир был посвящен в твою жизнь. Или даже то озеро, что мы оставили в долине вместе с болотом и площадкой для гольфа. Громоздкие цепи от столба до столба. Высокие железные ворота. За ними гробницы с витражными окнами. Некоторые еще и со шпилями. Тебя заносят вовнутрь и оставляют лежать. В этот холодный день. Мерзнут костяшки. Покоятся груди. Которых уже не вкусит никакая любовь. Не усладит и не унежит.

Приветственно машет человек в мягкой серой форме. Мистер Вайн соступает в снег. И поднимается по ступеням в серый каменный дом. В тонких венах плюща. Возвращается, чтобы сказать.

— Несколько минут задержки. Простая формальность. Чарльз, подайте машину вперед, прямо ко входу и подождите нас.

Шофер разворачивается, лед хрустит под колесами.

— Это пустяки, мистер Кристиан. Обычное установление личности. Они обязаны знать кого хоронят.

Гроб на четырех плечах скрывается под навесом, а там и внутри приземистого строения, приткнувшегося к склону холма. Опять ее станут разглядывать. Разве они нас оставят в покое. Так и будут орать на меня, будто я неодушевленный предмет. Если у тебя есть птичка, и она от тебя улетает, ты выбегаешь из дому, чтобы поведать всем на свете об этой беде. А тебе говорят: заткнись, нарушитель спокойствия.

Выходят. Вставляют его обратно и вкатывают. Урчат двигатели, мы трогаемся с места. Сколько извилистых дорог и деревьев. Люди под камнем. Все белое, белое. Замерзшие серебристые ветви. Всюду пересечения тропок. Склепы на холмах. В печали склоненные головы. Не верится, что я когда-то работал здесь, подстригая траву. Летняя молния в небе. Вплавленная в дверь холодная бронзовая женщина. Лицо под монашеским капюшоном и рука у щеки. Не подпускает внешний мир к богатым костям внутри. Мужчина и женщина из белого мрамора стоят на своей скале. Вглядываясь в море. Где терпят крушение корабли. И люди уходят под холодную воду. Следующая ты.

Здесь деревьев нет. Четверка мужчин стоит у палатки. Сметает снег. Холмик, покрытый поддельной травой. Кларенс Вайн приближается к нашей машине.

— Мистер Кристиан. Я подумал, что поскольку у вас нет религиозных предпочтений, мне следует самому прочитать что-нибудь над могилой. И если вы не против, я скажу Чарльзу, чтобы он дал могильщикам несколько долларов, стандартные чаевые.

— Да.

— Тогда пойдемте.

Полого всходящий холм. На мили и мили за ним лежит снег. Выцветая под окоченевшими темными деревьями. Высокое серое небо. Помнящее девушек, которых ты любил. Отнимают от губ сигарету, целуют. Танцевальные оркестры играют. Копятся любовные воспоминания. Смерть ничего не оставит. Кроме ночей на Рождество. В которые замирает весь год. Эти польские работяги, вынимавшие лопатами грязную землю. В день получки они облизывают губы и сидят потом всю ночь за покером, пьют вино. На самом краю города. Там где однажды полиция забрала чью-то жену, которая, вцепившись в тротуарный турникет, орала так, что пришлось посадить ее под замок. Больше ее не видно, потому что она свихнулась. Любит тебя, как только можно любить. Стирая и стряпая. Штопая и ожидая. Каждой жилочкой тела, пока та не лопнет.

— Вы просто постойте вот тут, мистер Кристиан, а я прочитаю несколько слов, они у меня с собой.

Корнелиус Кристиан стоит рядом с Кларенсом Вайном. Который держит наотлет клочок бумаги. Кивает могильщикам. Напрягаются обнявшие гроб веревки. Голос, дымком плывущий по воздуху.

— Мы собрались здесь по-братски, чтобы помолиться за душу неведомого нам человека. Птицы, цветы, деревья, все они — жизнь, и все, что мы видим вокруг, возродится весною. И погребение это — тоже жизнь, и для нас, для живых, оно хранит в себе красоту, способную облагородить наше существование, наградив нас поцелуем нежности, умеряющей его муку. Мы собрались, чтобы увидеть, как земля упокоит одну из нас, ту, которую все мы будем любить и помнить вовеки. Предадим же ее ныне в руки Божии. Давай, мужики.