Книга Судьба и другие аттракционы - Дмитрий Раскин

Протянула Глебу свою ладошку.

— Глеб, — пожал ее руку Глеб.

Ее ладонь была прохладной, жесткой, строением пальцев мало чем отличалась от человеческой. «Надо вообще-то говорить, мало чем отличалась от руки земного человека», — подумал Глеб. Тыльная сторона ее ладони была покрыта ворсом, но все-таки уже не шерстью. Всё остальное скрыто рукавом спортивного костюма. Кожа у девочки была белая.

— Он тоже, — девочка обращалась к Мэгги, — из-под Земли?

— Да, — улыбнулась Мэгги, — примерно.

Девочка рассмеялась, вблизи было ясно, что эти зубы и челюсти принадлежат не гомо сапиенсу.

— Мэгги, Леб, — улыбалась девочка, — зайдите на чай.

— Спасибо, Мария, но Глеб так устал, ему надо выспаться.

— Хорошо, — сказала Мария. — Я пойду?

— Да, конечно, — кивнула Мэгги.

Мария вернулась к своему компьютеру.

— Это тоже по милости Ульрики, — сказала Мэгги, когда они зашли в квартиру, отведенную Глебу. — Опять скажешь, что она поступила непрофессионально?

— Отбила у племени альфа во время какой-нибудь резни. Я угадал?

— Это был геноцид их племени. Ульрика тогда опоздала. Мария была единственная, кого успела спасти. А у нас были такие виды на это племя.

— Почему обо всем этом профессор Снайпс не доложил в НАСА?

— Драй собирался разбить маленькую Марию о камни, — проигнорировала вопрос Мэгги, — и Ульрика нажала на кнопку парализатора. Ульрика считает, что это какая-то переходная ступень к человеку разумному, но мне теперь уже кажется, что это и есть гомо сапиенс. В общем, мы изучаем.

— Как у вас здесь хорошо, — оглядел комнату Глеб.

Они сели в уютные кресла возле камина.

— Это имитация? — Глеб кивнул на камин.

— Настоящий, — ответила Мэгги, взяла пульт, нажала кнопку, и в камине загорелись, начали потрескивать настоящие, с запекшейся смолой дрова. Сладкое тепло поползло по комнате. Глеб почувствовал, что сейчас заснет. Усилием воли не дал себе.

— Не надо бороться, — Мэгги накрыла его уютным и чуточку колючим пледом от груди до самых ног, до пола, — ты должен выспаться. У тебя завтра трудный день.

Она подала ему чай в чашке на блюдечке, как наверно и делалось в голландском коттедже девятнадцатого или какого там века.

— Это не земной, а здешний, — сказала она, — он не идет ни в какое сравнение, попробуй.

— Надеюсь, он хотя бы не вызывает галлюцинаций? — улыбнулся Глеб.

— Сейчас ты заснешь, но не от чая, — говорила она, — не от чая. Ты натерпелся за́ день. Тебе надо поспать. Лучше, если без снов, или с невнятными, тихими снами.

Глеб пригубил из чашки, вкус действительно был потрясающий, но он понимал, что ему не справиться с целой чашкой, поставил на столик, что рядом с креслом.

— Ты должен поспать, — говорит она. — Спать. Спать. Спать.

— Ладно. — Он уже не смог сказать вслух, а только мысленно. — Ладно. И чтобы без сновидений, тихо, кротко как в детстве.

— Независимо от причуд профессора Снайпса, независимо от его химер — всё, что мы делаем здесь, уникально, и прерывать экспедицию, закрывать станцию нельзя.

— Они не поверили заверениям НАСА, что у меня нет полномочий на остановку эксперимента и консервацию станции, — про себя улыбнулся Глеб.

— Нельзя. Нельзя. Нельзя.

— Черт возьми, люблю, когда меня гипнотизируют, — хотел было сказать Глеб, но не смог, заснул тем самым сном, о котором и говорила Мэгги.

4. Ульрика на связи

Вернулась к себе уже затемно, усталой и злой — то, над чем они втроем колдовали в лаборатории, не получилось. Вообще. Ложной оказалась сама посылка, а профессор всё не хотел признавать. Ну да ладно. Завтра на свежую голову. Ах да, завтра мистер Терлов начнет дознание, расследование, как у них на Земле это теперь называется? Значит, день, скорее всего, пропадет даром. И если б только один-единственный день. Что же, потерпим этого зануду, чистоплюя, куда ж деваться. Ради дела, да? А профессор зря решил окунуть его с головой в племя альфа. Завтра он будет брать реванш за то, что сегодня блевал на наших глазах.

Зануда-то он зануда, но кажется вполне искренним, даже чистым, наивным, быть может. С такими нельзя хитрить. Если поймает на хитрости (он же умный, да? И тщательно подготовился к своей инспекции), так вот, если поймает на неправде в какой-то частности, не поверит твоей правдивости в главном. Таких, как он, берут правдой и только правдой. Правда, не вмещаемая его сознаньицем, приведет к недоумению, может, даже к параличу воли. В чем он, как честный человек, сознается перед ними и перед НАСА. Ну, а пока Земля будет вникать во всё это (а вникать придется не только в факты, но и в душевные муки своего эмиссара), они успеют сделать главное, то, ради чего и затеяли всё вообще.

Итак, она усмехнулась, задавим господина инспектора правдой. Надо только самим вспомнить, где у них начинается и где кончается правда.

Ульрика налила молоко в блюдце, поставила на пол перед своей трехголовой кошкой (еще один результат вмешательства Ульрики в естественный ход событий) по имени Нэсси. Нэсси с энтузиазмом принялась лакать в три языка.

Ульрика прошла в комнату, к столу, села в кресло. У нее сегодня сеанс связи с Вильямом. Бьет ли ее дрожь, как когда-то? Сегодня пустота и только. А пустота не может бить, она ничего не может — только вгоняет… в пустоту?! Эта тавтология, дурновкусие опустошенности. Это слова, что призваны придать пустоте хоть что-то в смысле качества, свойства, формы. Это бездарность слова.

— Алло! Алло! — шаркающий голос Вильяма.

— Привет, Вилли! — Ульрика пытается быть радостной. И вдруг чувствует, что она и в самом деле радуется, рада. Ей становится легче. Зажим внутри ослаб. Она будто удостоверилась в реальности, чего вот только? Чувства? Души? Самой себя?

— Как ты? — не спрашивает, а скорее говорит Вильям.

Она начинает рассказывать как . Знает, ему неинтересно, и, в общем-то, неинтересно ей. Но ради того, что не сводится к этому их отчуждению, не обусловлено им… но есть ли это? Было. Должно быть! Не может не…

— Извини, — говорит Вильям, — мне надо идти, у нас сегодня групповая терапия, а потом мы с Генри и Эльзой играем в лото.

— У нас? — переспросила Ульрика.

— У нас в доме престарелых, — он понял ее вопрос.

— Как давно ты там?

— Как давно? — Вильям добросовестно пытается ответить, ему кажется, что он там всегда.

— Сразу после смерти Марты. — Наконец сообразил, отсчитал он. — Здесь проще по быту и такая прекрасная библиотека. Только вот Эльза слишком уж мнит о себе.

В прошлый сеанс их связи Вилли с Мартой жили на каком-то острове в греческом архипелаге, Вилли каждый день ходил купаться в Эгейское море. Или же надо говорить «ходил плавать»?