Книга Искорка надежды - Митч Элбом

Мы останавливаемся. Разглядываем фигуры. Мудрые старцы. Животные.

— Этот вот Иисус? — спрашиваю я.

— Какой этот?

— Тот, что стоит. С короной.

— Я думаю, это его отец.

— А Иисус — это тот, другой?

— Иисус — младенец.

— Где?

— В колыбели, балда.

Мы вытягиваем шеи. С тротуара Иисуса не видно.

— Подойду поближе, посмотрю, — говорит мой приятель.

— Лучше не ходи.

— Почему?

— Будут неприятности.

Я не знаю, почему я это сказал. Даже в том возрасте мир для меня уже был разделен на «мы» и «они». Если ты еврей, то не должен говорить об Иисусе и, наверное, даже смотреть на него.

— А я все равно посмотрю, — говорит приятель.

Я с опаской ступаю вслед за ним. Под ногами у нас скрипит снег. Вблизи все три мудрых старца выглядят фальшиво — гипсовые фигуры с лицами и телами, покрашенными оранжеватой краской.

— Вон он, — говорит приятель.

Я заглядываю ему через плечо. Там в колыбели, в раскрашенном сене лежит младенец Иисус. Меня пробирает дрожь. Мне чудится, что он вот-вот откроет глаза и выкрикнет: «Попался!»

— Пошли, а то опоздаем, — говорю я приятелю и поворачиваю назад.

— Трусишка, — бросает он.

ЖИЗНЬ ГЕНРИ

Когда Генри было двенадцать лет, он как-то раз в пятницу вечером оказался на службе в Церкви Истинного Спасения в Гарлеме. Приученный верить в Бога-отца и, признавший Его Сына своим личным Спасителем, он впервые всей душой воспринял Святого Духа.

Это была «Служба Ожидания» у пятидесятников, вдохновленная призывом Иисуса ждать Его гласа в городе, пока Он «ниспошлет с небес свое могущество»; и по этой традиции людей вызывали прикоснуться к Святому Духу. Генри вслед за остальными последовал к кафедре проповедника, и, когда подошла очередь Генри, его помазали оливковым маслом, а потом велели стать на колени и склониться над расстеленной газетой.

— Зови Его, — услышал он голоса.

И Генри позвал. Он сказал: «Иисус, Иисус», а потом стал повторять: «Иисус, Иисус, Иисус», пока слова не начали натыкаться одно на другое. Он качался из стороны в сторону и без конца повторял «Иисус». Прошли минуты. У него заболели колени.

— Иисус, Иисус, Иисус…

— Зови Его! — орали прихожане. — Зови Его!

— Иисус, Иисус, Иисус, Иисус, Иисус…

— Он на пути! Зови Его!

В голове у Генри стучало. Сводило икры.

— Иисус, Иисус, Иисус, Иисус, Иисус, Иисус, Иисус, Иисус…

— Еще немного! Еще немного!

— Зови Его! Зови Его!

Пот катился с него градом. Он задыхался. Прошло минут пятнадцать, может, двадцать. Слова теперь выскакивали такими беспорядочными и скомканными, что уже не имели ничего общего со словом «Иисус», лишь невнятные слоги, бульканье, бормотание, стоны и капающая изо рта на газету слюна. Его голос, язык, зубы, губы — все это слилось в какой-то неистовый, безумный трясущийся механизм.

— Исуисусииусусисуууус…

— Получилось! Получилось!

И Генри принял Святого Духа. Или думал, что принял. Он выдохнул, потом набрал полную грудь воздуха и чуть не задохнулся. Он глубоко вдохнул и попытался успокоиться. Вытер подбородок. Кто-то скомкал газету и унес ее.

— Ну, как ты теперь себя чувствуешь? — спросил его пастор.

— Хорошо, — задыхаясь, ответил Генри.

— У тебя хорошо на душе оттого, что Он послал тебе Святого Духа?

Да, на душе у Генри и вправду было хорошо. Хотя он не очень-то понял, что именно с ним произошло. Но пастор улыбнулся и попросил Господа защитить Генри, чего, собственно, Генри больше всего и хотелось — молитвы о защите. Позднее, вернувшись в свой район, он чувствовал себя в безопасности.

В тот вечер Генри вобрал в себя Святого Духа. Но вскоре он «вобрал» и кое-что еще. Он начал курить сигареты. Он стал выпивать. Его выгнали из шестого класса за драку с девочкой. А вскоре к списку его «доблестей» добавилось курение марихуаны.

Однажды подростком он случайно услышал, как его мать говорила их родственнику, что из всех детей только у одного Генри доброе сердце и сильный характер. «Мой мальчик когда-нибудь станет проповедником», — сказала она.

Генри про себя рассмеялся. Проповедником? Знала б она, сколько травки он враз выкуривает.

ВЕРА И ПОВСЕДНЕВНОСТЬ

Рабочий кабинет Рэба почти не отличался от его домашнего. Беспорядок. Кругом бумаги, письма, сувениры. И разные смешные вещи. На двери — список благословений, а рядом — забавные плакаты и даже шутливое объявление для парковки:

ЗАЙМЕШЬ МОЕ МЕСТО,

ЗАМЕШУ, КАК ТЕСТО.

Мы сели. Я откашлялся. Вопрос у меня был совсем простой. Мне было необходимо это знать, чтобы сочинить прощальную речь.

— Почему вы занялись этим делом?

— Этим делом?

— Религией.

— А-а.

— У вас было призвание?

— Не сказал бы. Нет, не думаю.

— Откровение? Сон? Вам в некоем образе явился Бог?

— Ты, наверное, прочитал слишком много всякой всячины.

— Ну… Я читал Библию.

Рэб усмехнулся:

— В этой Книге про меня не написано.

Я не хотел его обидеть. Просто я всегда думал, что раввины, священники, пасторы живут на каком-то ином уровне — между грешной Землей и святыми небесами. Бог там, наверху. Мы внизу. А они где-то посередине.

Зная Рэба, этому легко было поверить, особенно человеку молодому. Помимо его внушительной внешности и блестящей репутации, были еще и его проповеди. Он произносил их со страстью, юмором, порой с грохочущим негодованием или взволнованным шепотом. Проповедь для Альберта Льюиса была словно крученый мяч для питчера[7]или ария для Паваротти. Люди приходили, чтобы послушать его проповедь. Мы все это знали. И в глубине души он тоже догадывайся об этом. Я уверен, что есть конгрегации, в которых люди, как только начинается проповедь, стараются потихоньку смыться. Но в нашей синагоге все было наоборот. Люди с тревогой поглядывали на часы и ускоряли шаг, только бы не опоздать на проповедь Рэба.

Почему? Наверное, потому, что он подходил к проповеди нетрадиционно. Позднее я узнал, что учили его формальному, академическому стилю, — начинай в пункте А, двигайся к пункту Б, представь анализ и подтверждающие его ссылки. Но он, выступив таким манером раз-другой, полностью от него отказался. Люди ничего толком не понимали. Умирали от тоски. И Рэб видел это по их лицам.