Книга Синдром паники в городе огней - Матей Вишнек

Теория мсье Камбреленга относительно ущерба, который причиняет культуре повествование от первого лица, оказалась, однако, гораздо сложнее, чем я ожидал. До позднего вечера он все разворачивал передо мной катастрофический сценарий «марша первого лица в пустоту». Самой цивилизации, считал он, угрожает эта ориентация на первое лицо. Уже сотню лет, твердил мсье Камбреленг, художники рисуют от первого лица, композиторы пишут музыку от первого лица… А вот голливудские фильмы моделируют сегодня наше воображение и униформируют нас, потому что на сегодняшний день это единственный продукт международного назначения, который еще использует третье лицо. Американцы давно поняли эту штуку, а именно — что мир надо завоевывать третьим лицом, а не первым…

— А второе лицо? — робко задал я вопрос. — Какого вы мнения о книгах — их, правда, немного, которые прибегают ко второму лицу?

Мой вопрос не обескуражил и не раздражил мсье Камбреленга. Но глубокая грусть выразилась на его лице, и три минуты подряд он ничего не говорил.

И как раз в этот трехминутный промежуток молодая женщина с ногой в гипсе подрулила ко мне в своем кресле на колесиках и спросила голосом, в котором звучали эротические обещания:

— Это вы — автор стихотворения «Корабль»?

— Да, — сказал я, и по ее взгляду понял, что этой ночью молодая женщина станет моей.

8

17 октября 2008 года Франсуа Конт, банковский советник филиала БДР, расположенного на рю Пинель в 13-м округе, закончил свой рабочий день в 18 часов ровно. Человек сдержанный и аккуратный, тридцати пяти лет, неженатый, ценимый коллегами, хотя работал в этом филиале всего шесть месяцев, Франсуа Конт в глубине души был личностью амбициозной. Поскольку банковская система в принципе допускала целый ряд возможностей для выдвижения, все его поведение так или иначе диктовалось желанием подняться по иерархической лестнице. Коллегам он улыбался, но несколько дистанцированно, как бы заранее намекая, что в один прекрасный день он станет их шефом. С подчиненными разговаривал терпеливо и чуть ли не ласково, давая понять, что никогда и ни при каких обстоятельствах у них не будет непосредственного начальника мудрее и душевнее, чем он. А вот со своим начальством всеми средствами пытался поддерживать некоторый свойский ритуал — на шуточках и фамильярностях, — как бы подчеркивая, что, по сути, он уже принадлежит к их семейству, семейству вышестоящих.

Выйдя в 18 часов 5 минут из своей конторы, Франсуа с неудовольствием вдохнул загрязненный воздух Плас Пинель, того перекрестка, где 6-я линия метро скрещивалась с бульваром Венсана Ориоля, шедшим под уклон, к Сене и к Министерству экономики. Пройдя мимо станции метро «Националь», он пересек Плас Пинель и на минутку приостановился у газетного киоска, где купил вечерний выпуск «Монд». Так как этот ритуал был ежедневным, за исключением выходных, Франсуа хорошо знал киоскера, молчаливого француза лет шестидесяти с лишним, родом из Алжира и еще помнившего арабский. «Я его на улице выучил, арабский, с трех лет играл с тамошними детьми…» — неизменно говорил киоскер, когда вступал в разговор с жителями квартала, особенно с теми, кто постоянно покупал у него прессу и DVD.

С газетой под мышкой Франсуа прошел всю рю Пинель и свернул направо, на Госпитальный бульвар, по которому часто хаживал пешком до станции «Аустерлиц», откуда вела прямая линия метро в квартал Отей, где он снимал квартиру. Этот круиз минут на пятнадцать-двадцать служил Франсуа еще одним ритуалом, спортивным, ходьба помогала ему частично размять затекшие мышцы. От сидячей банковской работы у Франсуа все чаще и чаще вызывал аллергию один только вид стула.

Пройдя метров примерно сто по Госпитальному бульвару, Франсуа зашел в одно из своих любимых кафе, «Манхэттен», выпить за стойкой пива. И это пиво, которое он пил сразу после службы, тоже входило в его каждодневный ритуал, так он расслаблял нервную систему, покидая универсум экранов и цифр. Франсуа перепробовал практически все кафе по своей трассе между банковской конторой и станцией «Аустерлиц». Но ни в одном не водилось аббатское пиво «Лефф» лучше, чем в «Манхэттене». Нет, в одном водилось, в ближайшем к его банку, он видел это кафе из окна своего кабинета. Но оно было слишком близко от работы и не давало ощущения выхода из профессионального контекста. Франсуа отталкивала сама мысль пить пиво в кафе, откуда был виден банк, в котором он служил.

С хозяином «Манхэттена» Франсуа связывали отношения посолиднее, чем с киоскером у станции метро «Националь»). Судите сами: каждый раз как он входил в кафе и устраивался у стойки, хозяин по имени Жорж пожимал ему руку и спрашивал, как жизнь, причем хозяйская собака по имени Мадокс однократно тявкала, как бы поддакивая хозяину. Прекрасно, отвечал Франсуа и поджидал, пока Жорж нальет ему, без единого лишнего слова, стакан аббатского пива «Лефф». В зависимости от ситуации на планете Жорж, правда, подпускал еще две-три короткие фразы, глядя в телевизор, подвешенный над баром, прямо под потолком, — телевизор, который никогда не выключали и который был навечно забит на новостном канале. В тот день, когда американцы вошли в Ирак, Жорж сказал: «Эх-ма, вошли-таки». В тот день, когда умер Арафат, Жорж сказал: «Эхма, умер-таки». В тот день, когда в Пакистане была убита госпожа Беназир Бхутто, Жорж сказал: «Эх-ма, убили-таки». А когда секретные службы Колумбии освободили Ингрид Бетанкур, проведшую в плену у марксистских повстанцев шесть лет, Жорж встретил Франсуа фразой: «Эх-ма, освободили-таки».

Франсуа не столь рьяно следил за новостями. Газету «Монд» он покупал главным образом с тем, чтобы было что листать за стаканом пива после рабочего дня по дороге домой из банка. 10-я линия метро, куда Франсуа спускался на Аустерлицком вокзале, провозила его практически через весь Париж, с запада на восток, в самый центр 16-го округа, в престижный район Отей, вплотную примыкающий к знаменитому Булонскому лесу.

Но случилось так, что день 17 октября 2008 года радикально переломил жизнь Франсуа. В 18 часов 45 минут, когда Франсуа вышел из кафе «Манхэттен», еще раз пожав руку хозяину («Эх-ма, поехал-таки», — сказал тот, следя по телевизору за репортажем о визите Папы в Иран), у него не было ни малейшего предчувствия насчет того, что произойдет с ним 35 минут спустя. В метро он, как обычно, рассеянно листал газету, проскакивая страницы с политическими комментариями и бегло задерживаясь на хронике разных событий.

На станции Эглиз д’Отей он свернул газету, оставил ее на сиденье, вышел из вагона и направился к единственному выходу, на который, впрочем, указывала и табличка «К бульвару Отей». Поднимаясь по лестнице, он чуть не наступил на страницы, явно вырванные из книги. Поскольку его внимание привлекла одна картинка, Франсуа склонился и, не поднимая ее, рассмотрел. Внезапно его захлестнуло внутренней радостью, потому что благодаря картинке он догадался, о какой книге речь: об «Истории кошек», написанной в начале XVIII века неким Паради де Монкрифом, современником Вольтера. И у него, Франсуа Конта, была эта книга! Он тут же вспомнил и контекст покупки. Он купил книгу из-за имени ее автора, Франсуа-Огюст Паради де Монкриф. Уже лет десять как Франсуа Конт коллекционировал книги, написанные его тезками, разными Франсуа.