Книга Рассказы на ладони - Ясунари Кавабата
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И вот, наконец, я падаю посреди сада и зажимаю ногами полотно пилы — женщина не может вырвать её, я торжествую.
— Я только что родила и потому ослабела.
Да-да, конечно. Низ живота у неё безобразно отвис. Я вприпрыжку лечу по прибрежной дороге, вьющейся вдоль скал (похоже на то место, где горячий источник в Юдзаки на побережье в Кии). Я бегу, чтобы увидеть её ребёнка. Младенец спит в пещере на мысу. Запах прибоя похож на зелёных светляков. С прекрасной улыбкой на устах женщина говорит: «Родить ребёнка — это так просто». Светлая радость охватывает меня. Я обнимаю её за плечи и говорю: «Скажи ей об этом, обязательно скажи!»
— Скажу! Скажу, что родить ребёнка — это так просто!
Теперь раздвоилась уже женщина. Она сказала, что скажет ей же, которая находится неизвестно где.
Я открыл глаза. Я не виделся с ней уже пять лет. Не знаю, где она сейчас. Мысль о том, что она, может быть, уже стала матерью, тоже никогда не приходила мне в голову. Но сон свидетельствовал: что-то между нами осталось. Вот в этой постели я видел сон, который принёс остатки нежности и счастья. Где она и от кого зачала ребёнка?
[1924]
Одна девушка решила пойти к парикмахерше. Дело было в глухой горной деревне.
Девушка вошла в дом парикмахерши. Её удивлению не было конца — деревенские барышни уже собрались там все до единой.
Дело в том, что в тот вечер, когда все они решили подновить свои неказистые пучки, рота солдат остановилась в деревне на постой: в связи с учениями каждый дом стал ночным прибежищем для воинов. И получилось, что в каждой семье были гости. А о гостях в этой деревне никто и слыхом раньше не слыхивал. Вот все девушки в деревне и решили разом привести себя в порядок.
Однако между девушками и солдатами ничего интересного не произошло — ведь на следующее утро рота исчезла за перевалом. Что же до смертельно уставшей парикмахерши, то она решила, что имеет право на четырёхдневный отпуск. Придя после такой работёнки в превосходное расположение духа, в то же самое утро, когда рота покинула деревню, она уселась в тряскую телегу и отправилась к своему дружку по той же самой горной Дороге, по которой ушли солдаты. Когда она добралась до своей знакомой парикмахерши в соседней деревне, что была чуть побольше её собственной, первое, что она услышала, было: «Вот уж радость! Как ты вовремя! Поможешь?»
И здесь тоже деревенские красавицы все до единой осадили цирюльню. До самого вечера наша парикмахерша потела над незатейливыми пучками, а потом отправилась к своему дружку на небольшой серебряный рудник неподалёку. Оглядывая работавших там мужчин, она сказала: «Будь моя воля, я бы путешествовала вслед за солдатами. Вот уж разбогатела бы!» Её дружок отвечал: «Да ты в своём уме? Вот так бы и пристала к ним? К этим молокососам в жёлтых мундирах? Да ты рехнулась!» И от души врезал ей. Усталая женщина поглядела на него. В её взоре была злоба и затаённая нежность.
В деревенских сумерках зазвучал чистый и напоенный солдатской силой звук горна. Это рота спускалась с перевала.
[1924]
«Дорогая! Я вынужден прервать обещанное молчание и написать тебе письмо. Всего лишь одно.
Дело в том, что я больше не в состоянии содержать канареек, которых ты подарила мне в прошлом году. Всё это время за ними присматривала моя жена. Мне же оставалось только наблюдать, как она это делает. Я наблюдал и вспоминал тебя…
Помнишь, ты говорила: у тебя есть жена, а у меня муж — так что давай расстанемся. А вот если бы ты не был женат, вот тогда бы… Ну, и так далее. И подарила мне на память двух канареек. Мол, птички эти — супруги. Вот поймал птицелов одного самца и одну самку да и посадил их в одну клетку. А птички эти никогда и не думали, что вместе окажутся. Говорила: смотри на них и меня вспоминай. Хоть это так странно — птичек дарить, но пусть в них живёт память о нас с тобой. Конечно, они когда-нибудь умрут. Вот так же пускай и наша память умрёт, когда тому придёт срок. Вот как ты говорила…
А теперь я вижу, что канарейки скоро умрут. Потому что умер человек, который за ними ухаживал. Ты ведь знаешь — я нищий и безответственный художник. С прихотливыми птичками мне не справиться. Скажу ещё яснее: умерла жена, и теперь канарейкам тоже суждено умереть. Вот и получается, дорогая моя, что память о тебе сберегала моя жена.
У меня была мысль отпустить канареек на волю. Но только после смерти жены они тоже как-то ослабели. К тому же они не знают, что такое небо. Да и в ближайшем лесу канареек не водится, прибиться не к кому. А если почему-то им придётся разлучиться, они погибнут поодиночке. Хоть ты и говорила, что вот поймал птицелов одного самца и одну самку да и посадил их в одну клетку…
В магазин их продать? Мне это не нравится. Ведь это твой подарок. Вернуть их тебе? Тоже нехорошо. Их кормила жена, а ты, может, про них и позабыла совсем. В тягость они тебе будут.
Повторю ещё раз. Птички живы потому, что была жива жена. Хоть канарейки — это память о тебе. Поэтому, любимая, я и хочу, чтобы они последовали вслед за женой. Дело ведь не только в памяти. Почему мы имели возможность полюбить друг друга? Потому что у меня была жена. Именно она избавляла меня от каждодневных тягот быта, и я мог думать о себе. В противном случае при встрече с тобой мне пришлось бы отвести глаза.
Так что, любимая, обращаюсь к тебе с просьбой. Можно ли мне убить этих птичек и похоронить в одной могиле с женой?»
[1924]
Странные у них в этом городе нравы.
Семейная дама или же молоденькая девушка приходит в гостиницу. Найдёт себе мужчину, живёт с ним. Проснутся, покушают, отправляются на прогулку. Всё время вместе. Будто молодожёны в медовый месяц.
Если предложить такой женщине поехать на горный курорт, она слегка наклонит голову и задумается. Но если предложить ей снять квартиру в этом портовом городе, незамужняя женщина согласится с удовольствием: «Хочешь, чтобы я стала твоей женой? Это можно. Только чтобы не на очень долго. О полугоде или годе речи не идёт».
Он уплывал с утренним кораблём и спешно паковал чемоданы. Женщина, которая помогала ему, сказала: «Может, напишешь сейчас письмецо от моего имени?»
— О чём ты? С какой стати?
— Да нет, послушай. Я теперь уже тебе не жена, так ведь? Пока ты здесь отдыхал, я была рядышком. Ничего плохого тебе не сделала. И вот теперь я тебе уже не жена.
«Ну, ладно», — сказал он и написал под её диктовку письмо, адресованное какому-то мужчине. Похоже, что он провёл в этой гостинице где-то с полмесяца.
«Знаешь что? Отправь-ка когда-нибудь весточку и мне. В то утро, когда кто-нибудь будет собираться на корабль. Когда ты перестанешь быть его женой».
[1924]
