Книга Воскресение в Третьем Риме - Владимир Микушевич

Вениамин Яковлевич Луцкий был старше своей жены без малого на четверть века. Его отец, известный московский присяжный поверенный Яков Исаакович Луцкий дал своему младшему сыну имя сообразно библейскому преданию, особенно если принять во внимание то обстоятельство, что прадед Вениамина Яковлевича звался Авраам. Исаак Луцкий еще оставался верен семейной традиции, будучи раввином, но его сын Яков предпочел юридическую карьеру, окончив Московский и Гейдельбергский университеты. Яков Исаакович поддерживал дружеские отношения с Федором Ивановичем Савиновым, хотя избегал выступать в политических процессах, предпочитая им авторское право и тяжбы о наследствах. В этих делах Яков Исаакович не имел себе равных. Были у него и кое-какие литературно-научные интересы. В специальном труде он досконально исследовал все процессы, посвященные ритуальным убийствам. Пользовались также известностью его труды, в которых он подробно рассматривал судебную практику инквизиции, в особенности дела о черной магии и колдовстве. Либеральные читатели были в свое время страшно шокированы этими трудами. С одной стороны, Яков Исаакович показывал, с каким казуистическим артистизмом фальсифицировались и доводились при этом до зловещей убедительности дела о ритуальных убийствах и об отравлениях колодцев во время эпидемий, но в то же время он исчерпывающим образом доказал: что касается дел о колдовстве, не только судьи были совершенно уверены в виновности обвиняемых, но и сами обвиняемые не сомневались в ней, когда речь шла о союзе с дьяволом, так что их признания были вполне искренними, даже если они делались под пыткой. К пытке приходилось прибегать потому, что далеко не все обвиняемые были готовы признаться в своей вине, храня верность своему страшному союзнику. У костров было тоже свое спасительное назначение. Предполагалось, что в пламени костра преступник лучше представит себе адское пламя и покается хоть в последнюю минуту. Впрочем, и добровольно раскаявшиеся нередко умоляли подвергнуть их сожжению, если отец инквизитор уверял их, что нет другого средства спастись от адских мук. Таким образом исследования Якова Исааковича убедительно доказывали старую истину: дорога в ад вымощена благими намерениями. Добрая воля судей и подсудимых не только не удерживает суд от ужасающе противоправных приговоров, но нередко даже способствует им. В принципе вся аргументация Якова Исааковича была направлена против «царицы доказательств», как инквизиция называла чистосердечное признание обвиняемого, но изощренная техника ее адептов описывалась с такой добросовестной точностью и тонкостью, что от книг доктора Луцкого исходил особого рода соблазн. Разумеется, Яков Исаакович перевернулся бы в своей могиле, если бы узнал, что его труды используются обвинением при подготовке дела Бейлиса, но, говорят, их внимательным читателем был и выпускник Киевского университета Андрей Януарьевич Вышинский, и сам Сталин заглядывал в них, когда готовилось дело врачей-вредителей. Конечно, такие читатели старательно игнорировали главный вывод старого правоведа, выдержанный в духе Иммануила Канта: правосудие и вообще социальная жизнь может основываться лишь на вечной, незыблемой, непререкаемой правовой норме, независимой от субъективных намерений, дурных или даже добрых. В отличие от Н.С. Лескова, Яков Исаакович полагал, что от хороших людей мало проку без хороших порядков, и находил этому множество подтверждений в сочинениях самого Лескова. В безусловной приверженности к правовой норме стойким единомышленником Якова Исааковича был Федор Иванович Савинов. Объединяла обоих также страсть к искусству. Яков Исаакович имел обыкновение присутствовать на всех спектаклях «Красной Горки» и даже ввел малолетнего Вениамина за кулисы этого театра. У Вениамина рано обнаружился незаурядный талант скрипача, и, усиленно поощряя эту его склонность, отец послал сына учиться за границу, где произошло непредвиденное: юноша вдруг оставил музыку и поступил на медицинский факультет Гейдельбергского университета.

За этим вскоре последовало и другое событие, не слишком примечательное само по себе, но окончательно оторвавшее Вениамина от его набожной иудейской родни. Вениамин Яковлевич перешел в христианство. Правда, принял он не православие, а лютеранство, так что корыстные мотивы, связанные со статусом полноправного гражданина Российской Империи, при этом если не совсем исключались, то, во всяком случае, не были решающими. Вениамин приобрел бы все права, если бы окончил Московский университет, что при его блестящих способностях было ему вполне доступно. Собственно, окончив классическую гимназию, он уже занял в русском обществе подобающее положение. Очевидно, он переменил вероисповедание в силу каких-то более глубоких и сложных причин. Этот шаг привел его к разрыву с невестой, что не прошло для него безболезненно, хотя очаровательная скромница Розалия Сапс никогда не разделяла его интеллектуально-артистических порывов, прилежно готовясь лишь к роли жены и матери. Правда, Розалия продолжала питать сердечную склонность к Вениамину, но семья Сапс решительно воспротивилась браку с новоявленным выкрестом. Ходили слухи, будто крещение Вениамина вызвало преждевременную смерть Якова Исааковича, но, по другим версиям, он смотрел на поступок младшего сына снисходительнее, чем следовало бы, и действительно умер через два года после этого скорее потому, что тяжело переносил разлуку с ним. Вениамин же был совершенно поглощен своими научными занятиями, а если что всерьез и настораживало отца, так это их направленность, слишком напоминавшая ему предмет его исследований. Вениамин принял лютеранство лишь для того, чтобы примкнуть к секте так называемых элементариев или фаустианцев.

Вступление в эту секту было сопряжено с одним странным требованием. Иудею предписывалось принять христианство, а христианину перейти в иудаизм. (Подобное требование предъявлял к своим последователям, десным христианам в России их духовный глава, штабс-капиган Ильин.) Элементарии стремились соединить учение Спинозы с учением Якова Бёме. Предшественником того и другого они считали Фауста. По их учению, Фауст заключил договор с дьяволом, чтобы доказать или восстановить изначальное единство мира. Зло происходит от того, что человек мыслит зло, противопоставляя зло добру. Иранский дуализм со всевозможными манихейскими ответвлениями элементарии объявляли религией грехопадения, не его следствием, а его причиной. Истинную суть Сатаны совершенно и точно выразил Гёте: «Ein Teil von jener Kraft, die stets das Boese will und stets das Gute schafft». Элементарии причисляли к своим последователям Парацельса, Гёте и Новалиса. Говорили, будто их влияние испытывал Гегель. Негласным последователем элементариев считался Альбэрт Эйнштейн. Отголоски их идей слышатся в романе Томаса Манна «Доктор Фаустус». Само имя Адриан вызывало у меня ассоциации с духовным опытом доктора Луцкого, который назвал так своего сына за несколько лет до того, как Томас Манн начал писать своего «Фаустуса». Как-никак лейтмотив этого романа «elementa spekulieren» из народной книги о Фаустусе всегда был девизом элементариев. Но главный принцип их учения формулировался в четырех словах: «Нет ничего, кроме Бога».

Идеи элементариев, несомненно, стимулировали исследовательскую работу ученых в двадцатом веке, хотя это обстоятельство и не принято афишировать. По всей вероятности, элементарии имели отношение к расщеплению атома, хотя подобные опыты приписывают еще алхимикам. Так что приверженность Вениамина Луцкого к фаустианству и все те жертвы, которые он принес во имя этой приверженности, вообще говоря, вполне объяснимы. Конечно, нельзя с уверенностью сказать, что именно фаустианству Вениамин Яковлевич был обязан своими профессиональными успехами, но сами эти успехи настолько очевидны, что они наводят на такую мысль. Подающий надежды скрипач оказался незаурядным нейрохирургом. Ему еще не было тридцати лет, а некоторые его операции вызвали сенсацию в медицинском мире. Первая мировая война застала доктора Луцкого во Франции. В Германии он был бы наверняка интернирован как русский подданный. Во Франции Вениамин Яковлевич женился на юной красавице маркизе Изабель де Мервей. Ее отцу он спас жизнь. В 1915 году у Луцкого родилась дочь Антуанетта. Доктор Луцкий не собирался возвращаться в Россию, где ширилась октябрьская смута, но в 1922 году к нему обратились с настоятельной просьбой осмотреть Ленина, чье здоровье внушало серьезные опасения. Высказывалось предположение, что виртуозная операция, произведенная доктором Луцким, могла бы спасти жизнь вождю революционной России. Доктор Луцкий был склонен отклонить это предложение, но творческий интерес хирурга взял верх. Говорили, впрочем, что на него оказал давление кто-то из влиятельных элементариев. Доктор Луцкий приехал в Россию буквально накануне пресловутой высылки философов, но философов выслали, а доктора Луцкого больше не выпустили, хотя он и признал болезнь Ленина безнадежной. У него было свое мнение об этой болезни, но если он с кем-нибудь и поделился этим мнением, то только с Платоном Демьяновичем Чудотворцевым. Откровенные беседы с Вениамином Яковлевичем, возможно, как-то отразились в анекдоте, который иногда отваживался рассказывать с глазу на глаз Платон Демьянович. На улице вывешен лозунг: «Ленин умер, а дело его живет». Старичок проходит мимо и говорит: «Ой, какой хороший Ленин! Лучше бы он жил, а дело его умерло бы».