Книга Истоки и берега - Морис Дрюон

По утрам там собирались все птицы мира. Высоко в небе, следуя маршрутами тысячелетних перелетов, проплывали треугольные эскадры. Длинноногие фламинго ждали на болотах часа своего отлета. Стаи уток и лысух, громко хлопая крыльями, внезапно срывались с поверхности воды, рассыпались в воздухе, чтобы, покружив, вновь накрыть водоем подвижным, волнующимся покрывалом. Раскинув во всю ширь свои алчные крылья, неподвижно парили в вышине хищники. И в каждом кусте привлеченный щебетом или шорохом взгляд находил незнакомое крылышко, хохолок или чубчик.

Это чудо, настоящее чудо, что во Франции, в такой близости от аэродромов, нефтяных гаваней, тучных городов, бетонированных пляжей, существует эта суровая и прекрасная земля, почти нетронутая цивилизацией, земля, дарящая человеку вечные, первозданные истины.

Для тех, кто родился на этой земле или, испытав на себе ее чары, время от времени ощущает потребность вновь побывать там, Камарг — больше чем прекрасная природа с ее видами: это образ жизни.

В то время как повсюду человек прилагает весь свой труд, направляет всю свою гордыню на преобразование неорганических веществ, на преодоление расстояний, на сокращение времени, Камарг напоминает ему, что, приняв на себя роль хозяина стихий, неба, времени, он прежде всего хозяин животных, хозяин чужих жизней, и это его главный и почетный долг.

Камарг нельзя узнать по-настоящему, не познакомившись с его крепкими небольшими лошадками, храбрыми и послушными, длинная шерсть и укороченный силуэт которых напоминают лошадей Азии и которые даже в более благоприятных природных условиях погибают, как только их обуют в подковы и начнут чистить скребницей; а вот здесь они шлепают как ни в чем не бывало по солончаковым глинам, скачут по болотам, спят на морозе, чего не вынесла бы ни одна другая лошадь.

Но зачем в Камарге человек держит лошадей? Чтобы пасти быков, ухаживать за ними, разводить их. А зачем он разводит быков? Не для пропитания, не для того, чтобы на них работать, а для того, чтобы меряться с ними силой, чтобы играть с ними в быструю, опасную игру, позволяющую человеку доказать свою силу, свое превосходство. Человек, лошадь, бык, человек. Круг замкнулся.

Бык Камарга — не свирепое чудовище, не добродушный вол, а прекрасное загадочное животное, то самое, что населяет древние легенды и завораживает нас с незапамятных времен. Может быть, все оттого, что он свободен, этот зверь — один из редких видов млекопитающих, не поддающихся дрессировке. Повиновения можно добиться и от могучего толстокожего гиганта, и от жестокой крупной кошки; слон будет садиться на табурет, а тигр — прыгать через горящие обручи. Бык же не годится для цирковых трюков. Он годится только для боя.

Однако в бою — на деревенской арене, окруженной грубым частоколом, куда житель Камарга выпускает своего быка, — никто никого не колет пиками, не добивает последним ударом шпаги; кровь не струится по хребту животного, и зрелище не завершается его гибелью. Это игра, повторяю, игра, и человек в конце концов рискует в ней больше, чем зверь, который от боя к бою становится все опытнее; игра в отвагу, в скорость, в ловкость, игра на сообразительность. В этой игре, несомненно, следует видеть наследие, отголоски древних критских игрищ, знаменитых «танцев с быками», участники которых, опираясь о рога своего могучего противника, совершали над ним смертельно опасное сальто. Именно такому «танцу» Тезей обязан своей первой славой; и современные «танцоры» и прыгуны, покоряющие сердца зрителей по обоим берегам Роны, ведут свой род от этого полубога.

Как у любого края с традициями, есть у Камарга и свой фольклор, свои национальные костюмы, вызывающие иногда улыбку. Но настоящую страну нельзя купить в сувенирном киоске.

Настоящий Камарг — это окруженное пастухами стадо — ощетинившийся рогами поток черных шкур, — переходящее вброд топкие каналы, чтобы потом растечься по безлюдному водному зеркалу, удваиваясь собственным отражением; это конские праздники, предметом и поводом для которых служат сезонные работы; это особый образ жизни, когда человек трудится и находит удовлетворение в непосредственном и победоносном противостоянии природе; это, возможно, этика и уж во всяком случае — свидетельство.

Когда мы стараемся сохранить Камарг, когда выступаем в его защиту, когда требуем, чтобы его оградили от строительства новых дорог, от осушения, от проникновения туда промышленных предприятий, от интенсивного сельского хозяйства, когда мы просим оставить в покое его красоту и дикость, его тощие пастбища, его свет, его стада, некоторые думают, что речь идет о сохранении его как обширного заповедника, места обитания животных. Нет, речь о другом: прежде всего он должен быть сохранен как заповедник для человека.

1970

II

Побывать во Флоренции

Высшие проявления человеческого гения тем и удивительны, что о них можно говорить без устали. Это касается Парфенона, Шекспира, Венеции, Рембрандта; то же можно сказать о Луксоре, об «Илиаде», о «Войне и мире». Все это вечные образцы, неисчерпаемая пища как для здравых размышлений, так и для грез.

А потому я не побоялся занять ваше внимание в течение часа, что проведу на этой кафедре, носящей имя Леонардо да Винчи, беседой о Флоренции[6].

Разве ощутили бы мы такую тревогу, такую тяжесть на сердце, узнав, как это было в прошлом году, что Флоренция пострадала от наводнения, едва не разрушившего ее архитектурные памятники, не погубившего все ее великолепие, если бы этот несравненный город не был идеальной родиной всего цивилизованного мира? С самого Средневековья ни стихия, ни войны не были к ней столь жестоки.

Сегодня благодаря самоотверженному труду жителей Тосканы и заботам всей Италии, подкрепленным помощью, стекавшейся со всего мира, последствия этой беды почти полностью устранены; Флоренция снова похожа на саму себя, а страх, который мы испытали, увидев ее изуродованной, сделал нам ее еще дороже.

Если открытия, совершаемые во время путешествий, можно отнести к величайшим удовольствиям нашей жизни, еще большим удовольствием, по-моему, будет вернуться в любимые места, чтобы показать их любимому человеку.

Искусству путешествовать мы учимся у других, а потом уже сами совершенствуем его. Польза, которую мы извлекаем из путешествий, воспоминания, которые храним о них, богатства, которые из них привозим, часто зависят от того, был ли у нас гид — и какой — или нам пришлось блуждать самостоятельно.

Под гидом я понимаю, конечно же, человека, провожатого, потому что печатные гиды, путеводители, как бы тщательно подготовлены, как бы богато проиллюстрированы они ни были, имеют для путешествий такое же значение, как словари — для литературы: иметь их необходимо, но недостаточно. Чтобы путешествие обрело свой истинный смысл, свое глубокое значение, нужно живое слово, приятное присутствие, знания, опыт, тепло попутчика. Нужно, чтобы было с кем обменяться мнениями, поделиться впечатлениями. Одному, с путеводителем в руках, хорошо, наверное, осматривать какие-нибудь грандиозные руины, и только. В таких местах врата времени закрыты; гуляя по ним в одиночестве, лучше ощущаешь значительность смерти. Но с живыми, обитаемыми городами дело обстоит иначе. Там одному только хуже: чувствуешь себя чужим, а потому никому не нужным.