Книга Шаман - Ной Гордон

Книги по медицине, микроскоп, медицинская сумка, большая аптека трав и лекарств будут полезны Шаману в его практике. В чемодане под микроскопом оказалось целое собрание книг — вернее, томов, сшитых из конторской бумаги. Шаман просмотрел их и понял, что нашел дневник отца, который тот вел всю свою жизнь.

Том, который он выбрал наугад, был датирован тысяча восемьсот сорок вторым годом. Пролистывая его, Шаман обнаружил богатый, хоть и разрозненный набор врачебных заметок, рецептов лекарств и личных записей. В дневнике то и дело встречались эскизы: лица, анатомические рисунки, рисунок обнаженной беременной женщины в полный рост, в которой Шаман сразу узнал свою мать. Он внимательно рассмотрел ее молодое лицо и зачарованно уставился на запретную плоть, догадываясь, что в животе находится плод, который со временем превратится в него — Шамана. Он открыл другой том, написанный ранее, когда Роберт Джадсон Коул был молодым человеком и оказался в Бостоне, после того как сошел с корабля, прибывшего в Новый Свет из Шотландии. Здесь тоже был рисунок неизвестной Шаману обнаженной женщины. Черты ее лица были размыты, а вот вульва, напротив, изображена в клинических деталях, и он вдруг понял, что перед ним — рассказ отца о сексуальной связи с какой-то женщиной в пансионе.

Когда он прочитал текст целиком, он словно вернулся в детство. Земля стала вращаться в обратную сторону, время повернуло вспять. Тело уменьшилось в размерах, и к нему вернулись хрупкие тайны и муки юности. Он снова стал мальчиком, который тайком пробирался в отцовскую библиотеку и читал запрещенные книги, искал слова и картинки, которые открыли бы ему все тайные, основополагающие, возможно, совершенно замечательные вещи, которые происходили между мужчиной и женщиной. Его било мелкой дрожью, он стоял и прислушивался, опасаясь, что сейчас войдет отец и застукает его на месте преступления.

Внезапно он уловил волны вибрации от закрывающейся двери черного хода — это мать вернулась из курятника, — и заставил себя закрыть книгу и положить ее обратно в сундук.

За ужином он сказал матери, что уже начал просматривать вещи отца и принесет с чердака пустую коробку, куда уберет то, что собирается отдать брату.

Между ними повис невысказанный вопрос: жив ли Алекс, вернется ли он, сможет ли когда-нибудь воспользоваться этими вещами, — но в конце концов Сара лишь кивнула. «Хорошо», — только и сказала она, явно испытывая облегчение оттого, что он все же взялся за неприятное дело.

Ночью, безуспешно пытаясь уснуть, Шаман пытался убедить себя в том, что если он и дальше станет читать дневник отца, то превратится в вуайериста, незваного гостя в жизни родителей, который прокрался даже в их спальню, и что долг предписывает ему сжечь записи. Но логика подсказывала, что отец написал все это, чтобы донести суть своей жизни. Шаман лежал в продавленной кровати и спрашивал себя, как на самом деле жила и умерла Маква-иква. Он боялся, что правда может скрывать в себе серьезную опасность.

Он встал, зажег лампу и осторожно, чтобы не разбудить мать, прошел по коридору.

Подкрутил коптящий фитилек и увеличил огонь до максимума. Все равно лампа давала очень мало света, при нем едва ли можно было разобрать текст. В кабинете было неуютно и холодно, что и неудивительно — в такой-то час. Шаман взял первый том и принялся читать. Постепенно неудобства, связанные с плохим освещением и низкой температурой в комнате перестали для него существовать: настолько глубоко он погрузился в жизнь своего отца и начал узнавать о своей собственной жизни больше, чем мог себе представить.

Часть вторая

Свежий холст, новая картина
11 марта 1839 г.

3

Иммигрант

В первый раз Роб Джей Коул узрел Новый Свет туманным весенним днем, когда пакетбот «Комрент» — неуклюжее судно с тремя невысокими мачтами и парусом на бизани, являющееся тем не менее гордостью «Блэк Болл Лайн»[2]— засосало приливом в просторную гавань, и оно, бросив якорь, стало качаться на волнах. Если смотреть с пристани, Восточный Бостон был невелик: всего лишь несколько рядов кое-как сколоченных деревянных домов. Но когда на одном из пирсов Роб заплатил три пенса и сел на небольшой паром, прокладывавший себе путь сквозь внушительное собрание судов, двигаясь через всю гавань к главной торговой части города — растянувшемуся вдоль берега ряду многоквартирных домов и магазинов, источающих умиротворяющий запах гниющей рыбы, затхлой трюмной воды и просмоленных тросов, то словно очутился в каком-то шотландском порту.

Роб был высоким и широкоплечим, крупнее, чем большинство его соотечественников. Когда он пошел извилистыми, выложенными булыжником улицами, удаляясь от портовой части города, то понял, как трудно ему стало двигаться: за время рейса мышцы отвыкли от подобных нагрузок. На левом плече он нес тяжелый сундук, а правой рукой осторожно, словно женщину, прижимал к себе большой струнный инструмент. Он впитывал Америку всеми фибрами своей души. Улицы, узкие настолько, что по ним с трудом могут проехать фургон или карета; здания, большей частью деревянные или построенные из ярко-красного кирпича; магазины, забитые всевозможным товаром, щеголяющие красочными вывесками с позолоченными буквами. Он с трудом сдерживался, чтобы не глазеть на женщин, идущих в магазин или выходящих на улицу: его снедало непреодолимое, как жажда у пьяницы, желание ощутить запах женщины.

Он заглянул в гостиницу под названием «Америкен хаус», но его смутили роскошные люстры и турецкие ковры: в подобном заведении цены явно непомерные. В столовой на улице Юнион-стрит он съел миску ухи и спросил у официантов, не могут ли они порекомендовать ему приличный, но недорогой пансион.

— Приятель, ты бы определился, какой пансион тебе нужен: приличный или недорогой, — усмехнулся один из них. Но другой официант покачал головой и отправил его в заведение миссис Бартон на Спринг-стрит.

Единственная свободная на тот момент комната изначально служила помещением для прислуги и располагалась между конурой батрака и клетушкой горничной. Это была крошечная каморка под свесом крыши, и, чтобы добраться до нее, приходилось подниматься на три лестничных пролета — здесь явно жарко летом и холодно зимой. В комнатке стояла узкая кровать, тумбочка с треснувшим умывальником и белый ночной горшок, покрытый льняным полотенцем с вышитыми на нем синими цветами. Луиза Бартон объяснила ему, что в оплату комнаты — доллар и пятьдесят центов в неделю — входит завтрак: овсянка, булочка и одно куриное яйцо. Она была вдовой, разменяла шестой десяток и обладала землистого цвета кожей и тяжелым взглядом.

— А это еще что за штука?

— Это называется «виола да гамба».