Книга Цхинвали в огне - Сергей Стукало

– Потом Гамсахурдиа приказал – электричество и воду отключили.

– С января уже бои шли. Ночью, на Рождество, три тысячи человек в город приехали. На автобусах. Форма милицейская, с лица – бандиты бандитами. Считай у половины руки в наколках... Утром проснулись, а они уже в центре города. На Театральной площади штаб сделали. У многих собаки – злые, лают. Как в кино про немецких карателей…

– По городу на бронемашинах ездили. Людей грабить и убивать начали. Чаще всего молодых мужчин убивали – прямо на ходу, из пулемётов. Потом просто прохожих стали стрелять, всех, кто на глаза попадётся. Кого грабили, обычно убивали, даже детей не жалели… Дети – они любопытные, а пуля – дура, кто перед ней – не разбирает.

– Скажи, майор, почему в Москве об этом не пишут? Мы же не врём! Вот этими руками – обмывали, этими руками в землю ложили… Как теперь жить с этим? – Душа болит и днём, и ночью…

– Женщин насиловали. Даже пятилетних девочек!!!… Это как?

– Как на детей рука поднималась? Вот ты, майор – смог бы убить ребёнка?

Майор смешался. Время от времени, в период дежурств, ему приходилось читать сводки и бегло просматривать списки убитых в грузино-осетинском конфликте. Статистические данные абстрактны и, перестав поддаваться эмоциям, к ним быстро привыкаешь. Совсем другое дело – смотреть в глаза тем, по ком эта "статистика" и стоящие за ней события прокатились кровавым перестроечным катком, лишая крова и жизни, калеча, ломая устоявшийся за несколько мирных поколений быт и уклад.

– Как диким зверям на съедение бросили! – выкрикнула одна из женщин. – Когда Сталин был, такого не было. Он бы быстро порядок навёл! А при московском меченом президенте местный – тбилисский – совсем ополоумел! Каждый день нас здесь убивает, и никому до этого нет дела!!!

Относительно спокойное течение рассказа дало сбой. Женщины заторопились, запричитали. Заговорили одновременно. Некоторые заплакали.

– Война… Со стороны Никози до сих пор снайперы стреляют! Столько людей поубивали, и конца этому нет!

– Три месяца каждую ночь артиллерией обстреливали. Пожаров много было. Потом снаряды кончились, и стали чугунными болванками стрелять. Куда деться от этого не знали.

– В апреле, слава Богу, у них артиллерию – где побили, а где отобрали. Как зайцы от десантников разбежались...

Кто-то из женщин осенил майора крестным знаменем. Толпа вдруг смешалась. Стоявшая справа женщина наклонилась, взяла Сан Саныча за руку поцеловала её, а затем прижала его ладонь ко лбу, к наполненным слезами глазам. Кому-то из женщин стало плохо. Одна из них с плачем упала на колени и уже там, заслоненная своими подругами, обняла майора за ноги и заголосила, запричитала. Попытка Сан Саныча высвободится, привела к тому, что она вцепилась в него ещё крепче и в исступлении стала целовать его запылённые хромовые сапоги.

Майору, всегда внутренне ироничному, даже цинично-насмешливому, стало не по себе. Целующая сапоги женщина не казалась ему ни нелепой, ни смешной, не вызывала отторжения. Происходящее было одновременно и естественным, и жутким. Подумалось, что за метафорой "на голове зашевелились волосы" – стоит вполне конкретная физиология. Майору действительно стало страшно. Захотелось вырваться из кольца окруживших его женщин и бежать куда угодно, лишь бы подальше от этого места.

– Сынок, вы уж, пожалуйста, больше не уезжайте... – снова вступила седая осетинка. – Уж очень много грузины мужчин перебили... У многих семей защитников не осталось, одни дети… А то оставайся здесь жить? Женись, хозяйство и детей заведёшь – теперь много девушек без женихов осталось. Без мужчин, без новых детей – сгинем, и некому за нас отомстить будет...

Она наклонилась к прильнувшей к ногам офицера женщине, взяла за плечи и несколько раз ей что-то сказала. Тихо, на ухо. Легко подняв, успокаивающе обняла…

– А у неё кого? – спросил майор.

– Всех…

Сан Саныч невольно поёжился.

У седой осетинки взгляд остался твёрдым и спокойным. Немного помедлив, она пояснила:

– Близких – всех. Она сама из русских, сирота. В грузинской семье воспитывалась, потом за осетина замуж вышла. Двое детей у неё было. Теперь опять одна. Дальняя родня, по-мужу, конечно, осталась. Кто успел – взяли детей и за перевал, к родственникам, уехали. В Беслан. Племянники у неё – совсем маленькие. Первый через пять лет в школу пойдёт. Здесь оставаться – риска много. А там – Россия. Там спокойно, в обиду не дадут. Надо, чтобы дети в мирном городе выросли…

– Что же эти родственники и её с собой не взяли?

– Как можно? Здесь у неё родные могилы, а это и есть Родина – по-другому у человека не бывает. Да и последнее что осталось, сам понимаешь, не бросают…

Смутившийся майор поймал себя на том, что невольно любуется пожилой женщиной.

Внешностью и статью осетинка была удивительно похожа на певицу Тамару Гвердцители. Майору подумалось, что примерно так она, Гвердцители, и будет выглядеть лет через тридцать. Молодую грузинскую певицу Тамару майор обожал: она у него ассоциировалась с грузинской же царицей Тамар. Сан Санычу казалась, что легендарная царица внешне и внутренне была похожа на свою далёкую поющую тёзку. Впрочем, не только внешностью, но и тембром голоса, а более всего – аристократичной манерой держаться.

Седая осетинка буквально заворожила его плавно-неторопливой изящностью движений...

– Обувь тебе, майор, слезами залили... Ты уж извини, не обижайся…

Легко опустившись на колени, осетинка освободила копну седых волос от упряжи черной траурной шали, махнула ими по пыльным сапогам майора... Затем запрокинула голову и посмотрела ему в глаза. В её печальном взгляде, всё же проглядывали лукавые лучики… Чувствовалось, что она довольна своим жестом и её откровенно веселит смущение майора.

– Не красней, майор. Своя земля не пачкает. Как тебя звать-то?

– Александр… – окончательно смутился офицер.

– Александр… Защитник, значит… – покивала каким-то своим мыслям осетинка. Протянув Сан Санычу руки, встала. – Правда, майор, оставайся! Дом тебе найдём! Жену выбирай – любую! Вдов у нас теперь много. Мужские руки – очень пригодятся! Хочешь – такую как я найду? Только молодую? Я же вижу – нравлюсь…

Майор невольно улыбнулся.

– Спасибо, но я женат…

– Дети у тебя есть?

– Сын!

– Сын – это хорошо! Пусть его судьбу хранит Покровитель Мужчин, Уастердже…

Справка №2. История и государственность Южной Осетии.

Скифы – одни из предков современных осетин – проникли на территорию Закавказья и расселились по ней еще в VIII–VI веках до нашей эры. Наиболее компактно они обосновались на территории современных Джавского, Знаурского и Цхинвальского районов Южной Осетии. Сегодняшних их потомков называют «кударцы». С обострением борьбы между сарматами и скифами, переселение последних приобрело, за счет беженцев с севера, более масштабный характер. Затем, в ходе борьбы с аланами в IV–I веках до нашей эры, уже сарматы оказались оттеснены на территорию современной Южной Осетии и оказались, преимущественно, в сегодняшнем Ксанском ущелье (Ленингорский район Южной Осетии). Их называют «ксанцы» или «чсанцы». Первое появление алан в Закавказье датируется I веком нашей эры. В период расцвета своей государственности аланы играли заметную роль на территории древней Европы, о чем сохранились письменные свидетельства в исторических хрониках многих европейских государств. После поражения Аланского царства в длительной войне с Золотой ордой, завершившейся в 1227 году взятием его столицы города Магас, аланы потеряли свою государственность. Царь, царица, их сын и дочь, чьи имена история не сохранила, пали на поле брани с оружием в руках. Аланы были оттеснены с севера – в горные ущелья, раздроблены, но большей частью – уничтожены завоевателями. Из 2-3 миллионов уцелело около 19 тысяч человек – преимущественно детей. Уцелевшие взрослые женщины, такие как легендарная Нана Задалески, ходили по горам, лесам и собирали их в пещерах, не дав умереть от голода и хищных зверей. Все письменные памятники культуры, литературы и искусства алан были уничтожены, и только отдельные упоминания о них в летописях других народов говорят нам, что они имели место быть ...