Книга Прощайте, скалистые горы! - Юрий Семенов

До вечера время прошло спокойно. Только раз батареи били по самолёту-разведчику. Но он летел на большой высоте, оставляя за собой, как паук, белую нить.

Ночь показалась очень длинной. Вахтенные в двух огневых позициях, накрытых плащ-палатками, через каждые полчаса будили спящих, предлагая повернуться на другой бок. Матросы сразу засыпали. Недаром говорят, что нигде так сладко не спится, как на открытом воздухе в Заполярье.

С рассветом все поднялись. Умылись снегом и, ежась от холода, подталкивали друг друга. Борисов стоял около пулемёта на вахте. Под ногу ему попала ледяшка. Он отшвырнул её в сторону, попал в Титова, тот послал Шубному, но Мельников, подставив ногу, перехватил её. Игра началась.

Ломов наблюдал, как играют взрослые люди в детскую игру «юлу». Ледяшка разбилась, но разыгравшиеся матросы не думали останавливаться. Шубный незаметно лёг сзади Мельникова, Титов чуть подтолкнул его, и бывший председатель колхоза, задрав ноги, упал в снег. В ясном утреннем воздухе далеко над заливом прокатился дружный хохот.

Ломов никак не мог согреться. Он постукивал ногами, ёжился, до боли сводил лопатки, наблюдая за матросами.

— Товарищ лейтенант! А хочется, наверное, попрыгать, поиграть? — спросил Борисов. В его голосе и выражении лица Ломов не уловил нотки иронии или шутки.

— Старость подкралась, — с улыбкой ответил он.

У причала и под скалой стояли три транспорта. Среди них была «Вятка». Ломов вбежал на пригорок и долго глядел на неё.

По дороге шли два морских пехотинца. Они свернули к огневой позиции, стали подыматься на высоту.

— Товарищи! Вправо или влево идти к штабу бригады? — спросил один из них, с рябоватым лицом.

— Вы что, пополнение в бригаду или резерв главного командования? — пошутил Борисов, выходя из укрытия.

Ломову показались знакомыми лица идущих матросов, и, когда они подошли близко, он узнал в них матросов, которых «Вятка» подобрала в заливе.

Но те не сразу узнали Ломова. И когда он напомнил, рябоватый хлопнул себя по коленке.

— Вы в морской форме были? Теперь хорошо помню. Моя фамилия Ерошин, — представился он Ломову.

— Где же вы были эти дни? — спросил Ломов.

— У артиллеристов на батарее. Отдохнули, два дня просили начальство направить нас в морскую пехоту и, видите, упросили. Ты чего, Вася, как барышня, стоишь? — повернулся Ерошин к своему другу и, обращаясь к Ломову, добавил: — Стеснительный он, ну прямо как дева перед свадьбой. А по фамилии видать, родня буйная была. Верно, в семье не без тихони.

Второй назвал себя. Когда матросы услышали его фамилию: «Громов», заулыбались.

— Братишки! Дайте закурить, а то у меня ещё на той неделе треска табак слопала, — попросил Ерошин, облокотившись на бруствер огневой позиции.

Не курил один Громов. Матросы смотрели больше на весёлого Ерошина, знали — такой нигде не пропадёт. И действительно, он чувствовал себя как дома: быстро перезнакомился со всеми, после первой же перекурки считал себя здесь своим и шутил с матросами, как со старыми боевыми друзьями.

— Возьми табачку, всё одно стрелять будешь, пока не получишь. — Борисов развернул свой красный кисет.

— Это верно, — согласился Ерошин, отсыпая на газету махорки. — Я ведь, признаться, больше за этим и зашёл к вам.

Неожиданно в воздухе повисли три красные ракеты, сигнал «Самолёты врага». Громов с Ерошиным, чтобы не мешать пулемётным расчётам, спустились под скалу, где стояли две лошади и санки.

Первыми открыли огонь скорострельные пушки «бобики», как называли их матросы. Потом заговорили крупнокалиберные пулемёты на перешейке со стороны залива, выходящего к морю. В бухте Тихой ещё не было видно самолётов. Но шум моторов нарастал. Внезапно из-за сопки выскочил один торпедоносец, за ним ещё два. Под корпусом каждого из них виднелась висевшая, как большая сигара, торпеда.

— По головному — огонь! — крикнул Ломов, махнув руками.

Одновременно гулко заработали два пулемёта. Огненные трассы пролегли ниже и сзади самолёта. Ломов управлял огнём, внося поправки на скорость и высоту.

Торпедоносцы пролетели над мысом и, спускаясь ниже к воде, пошли вдоль залива.

Борисов стрелял длинной очередью. Он словно прирос к наплечникам пулемёта, ничего не слышал и не видел, кроме головного самолёта. Вдруг пулемёт его замолчал.

— Задержка?! — Ломов подскочил к расчёту.

Оказалось, кончились патроны в ленте. Заряжающий держал наготове новую коробку. Пулемёт быстро перезарядили. То же сделали и на втором — у Мельникова.

Головной самолёт развернулся, лёг боевым курсом прямо на пирс. Борисов ждал этого момента, посиневшими руками сдавил рукоятки пулемёта и плавно нажал на спусковой рычаг. Он стрелял, прицеливаясь через центр кольцевого визира, прямой наводкой без учёта скорости.

С торпедоносцев ответили пулемётным огнём. То на одном, то на другом самолёте вспыхивал и дрожал огненный пучок. Немцы били по огневым точкам. Над головами пулемётных расчётов хлыстнула трассирующая очередь, вторая прошла по земле. Мельников отшатнулся от наплечников. Пулемёт его замолчал. Когда совсем близко свистнули пули, Ломов, забрав голову в плечи, присел, но не удержался на ногах и упал под валун. Он быстро поднялся и, смотря на матросов, спокойно стоящих в огневой позиции, подбежал к пулемёту. Лейтенант чувствовал, как краска с лица перешла на уши, стало жарко.

Борисов бил длинной очередью. Ломов стоял рядом, наблюдая за трассой, изредка корректировал огонь. Наводчик стрелял правильно.

Головной торпедоносец достиг середины залива. Мотор его вдруг заревел. Правое крыло лизнул язык пламени; было видно, как остановился один пропеллер. Самолёт накренился, сразу от него отделилась торпеда, пролетела немного вперёд и зарылась в воду. Торпедоносец так и не выровнялся. Он, видимо, рассчитывал с одним мотором дотянуть до своего берега, но его прижало к воде. Вот он разрезал левым крылом поверхность залива, круто развернулся, и бурун воды опустился над ним. Одновременно раздался гулкий взрыв, потрясший воздух над заливом. Торпеда попала в пирс, разрушила его угол, сделала пробоину в транспорте.

Ломов видел, как ранило Мельникова, как к пулемёту подскочил Ерошин, прицелился и начал стрелять. Огонь перенесли на другие торпедоносцы.

После гибели головного самолёта остальные два поспешили сбросить торпеды в воду и бреющим полётом над сопками ушли в сторону «большой земли». Сброшенные ими торпеды попали в скалу.

Ломов подал команду «Отбой!», побежал ко второму пулёмету. Мельников сидел на камне, разрезанный левый рукав его гимнастёрки был в крови. Пуля задела наплечник пулемёта и отрикошетила в руку. После перевязки Мельникова отправили на санях в бригадный госпиталь.

Матросы, кроме вахтенных, собрались около пулемёта Мельникова, жали руки Ерошину. А тот, сгорбившись, отмахивался.