Книга Заклинатель драконов - Ян Сигел

Где–то в башне бьет колокол, затягивая ветер в перезвон курантов. Звуки молитвы то вздымаются, то опадают. Башня дрожит в небесных вихрях. Или возможно, это дрожит дым, заставляя колебаться все видение. Мы снова видим яйцо, но оно уже не холодное. Внутри пульсирует жар, просвечиваясь сквозь толстую скорлупу. Среди склонившихся золотых лиц склонилось одно черное, такое же черное, как шкатулка, лицо коварное, как яд, острое, как бритва. Пристальный взгляд опускается ниже и концентрируется на яйце. Биение колокола умерло. Теперь возник новый звук, появилась крошечная трещина, тихий невнятный треск. Однако толчок, последовавший за этим треском, заставляет дрожать пол зала. Скорлупа разбивается, кажется, она пронизана бесчисленными линиями разломов, которые светятся красным пламенем из самой сердцевины яйца. Рубиновый отсвет касается черного, нетерпеливого, зачарованного лица, которое склоняется все ближе и ближе…

Яйцо готово открыться.

Что же теперь? — шепчет Сисселоур, и в ее голосе слышится едва ли не благоговение. — Куда оно денется? Теперь уж нельзя называть это чем–то святым, и… его уже не спрячешь. Надолго…

Посмотрим.

Туманная дымка курчавится, меняется, показывает нам и значительное, и нечто несущественное. Под облачным небом ковром раскинулась пустошь. Склоны холмов вонзаются в долину, на них обрушивается ветер с моря. Подняв слепые окна к дождю, стоит дом. За опущенными занавесками — огонь камина и ламп, журчание беседы, запах мяса, запеченного в духовке. Пасмурный вечер постепенно скатывается в ночь. Ужин давно уже окончен, и ноги взбираются по ступеням в спальни, к кроватям. На кухонном столе остался одинокий бокал, в нем немного золотистой жидкости. Бокал не забыли случайно, не оставили по рассеянности, а умышленно поставили там. Своеобразный жест. Тут же материализуется домашний гоблин, который сидит в конце стола, выбирает себе кусок ростбифа и осушает бокал, торжественно, хотя и невнятно, произнеся перед этим тост. Возможно, его слова относятся к рыжебородому лорду, который когда–то поражал своих врагов горящим стволом дерева. Затем гоблин, обходя свои владения, шествует по комнатам.

В спальне второго этажа у старинного туалетного столика сидит девушка и в зеркале изучает себя. В этом созерцании нет тщеславия или самолюбования, выражение ее лица серьезно и как–то незаинтересованно. Она разглядывает свое отражение просто потому, что оно перед ней. Девушку можно назвать прекрасной, как может быть прекрасна молодость с прозрачностью кожи, чистотой глаз, грациозностью тела эльфа. Я когда–то была прекрасной. Я и моя сестра–двойняшка Морган, но со временем красота проходит, как и все остальное, и в другом возрасте у Прекрасной Елены было уже другое лицо. Так что, возможно, она и красива, эта бледная, бесстрастная девушка с маленькой грудью. Стоящая рядом лампа кидает отсвет на короткие волосы, которые не затеняют расплывчатых очертаний скул. Но если вглядеться получше, то можно что–то увидеть в ее лице или в его отражении, что–то скрытое под этой безупречной внешностью. Не воспринимаемое чувствами. Хорошо упрятанная тайна, слишком хорошо зажившая рана, затянувшийся шрам. Это показывает определенную слабость; но и силу, а боль еще видна. Но картина перемещается; комната девушки и мерцание неопределенности исчезают.

Гоблин тоже наблюдает за ней, его скрюченное тельце в тени едва различимо глазом. Даже зеркало, кажется, не может его отразить. Девушка все еще смотрит на свое отражение, но ее взгляд теперь направлен на некую точку за плечом. Глаза широко открываются, шок или ярость мгновенно съедают румянец ее щек. Мы ничего не видим в зеркале, но она видит незваного гостя. Она видит его в зеркале.

— Пошел прочь! — Она поворачивается к нему и кричит голосом, полным ненависти: — Жаба! Презренный маленький доносчик! Скорчился здесь, шпионишь за мной — и не стыдно! Как тебе не совестно?! Пошел прочь, слышишь?! Если я снова увижу хотя бы твою тень, я… я превращу тебя в лепешку, заброшу тебя в преддверие ада, раздую твои атомы по четырем ветрам! Не смей, не смей никогда приближаться ко мне!

Выпущенная на свободу ярость внезапна и пугающа, от этого в волосах девушки раздается треск и воздух сгущается вокруг вытянутых вперед пальцев. Гоблин в ужасе в мгновение ока исчезает. Девушка встает с кресла, но ее гнев так же быстро прошел, как и возник. Она бросается на кровать, лицом в подушки, и плачет. Когда буря эмоций утихает, она поднимает голову, глаза ее покраснели, но уже высохли от слез, как будто слезы были дождем, который не должен был пролиться. Она обводит комнату взглядом.

Он ушел, — бормочет она, — я знаю, он ушел, но… там кто–то… где–то… Следит за мной.

Она чует нас, — говорит Сисселоур. — Чувствует силу. А ты видишь в ней силу?

Тшшш…

Когда я приближаюсь к видению, почти коснувшись туманной пелены, картина начинает медленно вращаться. Я впиваюсь взглядом в зеркало, стараясь рассмотреть каждую деталь, наполняясь ощущением этой девушки. Этой девушки. Той, которую я жду.

Она медленно поворачивается, снова подходит к зеркалу, вглядываясь в то, что за отражением. Наши глаза встречаются. Во второй раз за наблюдателем наблюдают. Но в этом нет угрозы, всего лишь разведка. Приветствие. В зеркале она видит, как я улыбаюсь.

Она что–то хватает — расческу? — и швыряет в зеркало. Туман распадается на серебристые осколки, кружится и истончается. В темноте, когда огонь погас, Сисселоур и я торжествуем победу.

Вот она. Наконец.

Я ее получу.

Теперь мы в дымной картине следим за ней, просматриваем другие сцены, направив нашу двойную волю к единственной цели. Заклинания огня капризны и непредсказуемы, их можно иногда направлять, но их невозможно заставить. Образы являются беспорядочно, при нашем давлении искажаются, быстро изменяются, извиваются, разбиваются. Происходят вторжения, не имеющие отношения к делу, возникают кавалькады монстров из далекого, давно забытого прошлого — русалка, единорог, Морской Змей. Они появляются вперемешку с видениями, которые могут что–то значить, а могут быть вовсе не важными: усевшийся во тьме покойник, длиннопалая рука, одинокий цветок, внезапно расцветший в засохшем саду и похожий на глаз наблюдателя без век. Здесь время ничего не значит, но в потустороннем мире Время существенно, и могут пройти годы, прежде чем мы снова увидим ее. И видение, когда оно появляется, делает нас беззащитными, медленно разматывается широкая перспектива безумной интерлюдии, где бегут извивы дороги, где в весеннем ветре плывут мячики облаков. Вдоль дороги движется машина, солнце играет на ее полированных поверхностях. Крыша машины откинута назад, изнутри доносится музыка, глубокая, мелодичная. Машиной управляет девушка. Она изменилась, повзрослела, чуть резче стали черты ее лица, а сходство с эльфом уменьшилось. Она приобрела характерное фамильное выражение лица. Но в этом лице еще Отчетливее проступает тайна. Волосы девушки подстрижены ровной линией над бровями и на уровне подбородка. Когда скорость машины увеличивается, ветер сдувает волосы назад, вздымает челку и обнажает неровный пробор, который мы называем Ведьмин Крюк. Рот ее не улыбается. Ее компаньонка — тоже девушка — не имеет никакого значения. Я сопротивляюсь своему страстному желанию рассмотреть все поближе, боясь напугать ее, отталкивая Сисселоур от огня и давая картине затуманиться.