Книга Атлантическая премьера - Леонид Влодавец

Но увидел я во сне совсем другое…

…Светило солнце, небо было синее и безоблачное, а деревья — огромными. А я был очень маленький, потому что рядом со мной шла собака, голова которой была выше моей. И еще шла высокая-превысокая женщина, и ветер раздувал подол ее платья. Мне было страшно, потому что собака была большая. Но женщина, державшая меня за руку, меня не пугала. Это была моя мама. Я чувствовал ее запах, запах духов и, кажется, сирени. Собака повернула ко мне свою огромную морду и высунула страшный красный язык. Я испытал ужас, хотя, наверное, она всего лишь хотела меня лизнуть. Но я заорал, заверещал, а мама взяла меня на руки и стала гладить, шепча:

— Доунт край, доунт край, бэби!

Странно, но я не удивлялся этому. Я понимал эту фразу так, как если бы она говорила:

— Не плачь, не плачь, маленький!

В общем, как родную. И сам я тоже лепетал что-то вроде «Мамми! Мамми!», но вовсе не удивлялся тому, что говорю с мамой по-английски.

Мне было тепло, уютно и нестрашно на руках у мамми, то есть у мамочки. Но тут что-то щелкнуло и я проснулся. Это было необычно быстрое пробуждение. Впечатление было такое, будто я сидел в кино и смотрел фильм, но вдруг экран стал белым и зажегся свет.

— Ты о'кей? — спросил давешний мужик. — Что видел?

Я рассказал как есть. Ну, хотят ребята знать, что я во сне увидел — пожалуйста. Вроде бы во сне я Родину не предавал, не говорил, что Брежнев — дурак, а Андропов — кто-нибудь еще…

— Нормально, — сказал мужик, выслушав все, что я припомнил, от корки до корки. — Продолжаем! Спать!

На сей раз мне никакого укола не делали. Просто слово «спать» подействовало, будто выключатель.

Выключатель, повернув который меня погрузили в сон.

Я почти сразу увидел себя на руках у мамми, в автомобиле, за рулем которого сидел крепкий мужчина в шляпе с широкими полями, в синем комбинезоне и клетчатой рубахе с закатанными рукавами. И я знал — это па. То есть папа, мой отец. Он вел машину по извилистой, неасфальтированной дороге, машину трясло и ворочало.

— Бен, — сказала мама, — не так быстро. Она сказала это по-английски: «Нот coy фаст, Бен». Но опять же я даже не задумался над этим. И все фразы, которые потом говорились, мною понимались без труда, как будто я знал их всегда.

— Я тороплюсь, — ответил отец, то есть Бен. — Мне не хотелось бы, чтоб меня считали подонком.

— Старому Брауну все равно не поможешь, — сказала мама.

— Но он должен увидеть Дика хотя бы за час до смерти.

Дик… Именно это имя было моим! Я — Дик. А старый Браун — мой дед. И я уже знаю, да, знаю, что будет потом, в конце поездки. Я помню это!

Картинка резко сменилась. Я увидел комнату с большой кроватью, на которой лежал седой, бледный старик, с синими пятнами на лице и лиловыми губами. Вокруг него стояли люди, грустные, понурые. Женщины утирали лица платочками. Почти все были одеты в черное. Только мой отец был одет не так. Я сидел на руках у матери и водил глазами из стороны в сторону.

— Хорошо, — сказал старик очень тихо, — хорошо, что ты пришел, Бен. Покажите мне малыша. Подойди сюда, Милли.

И моя мама поднесла меня к этому страшному старику. Я был в ужасе, когда она нагнулась над ним и его страшная, желтая, с зеленоватыми тонкими венами рука медленно потянулась ко мне.

— Ричард Браун… — прошептал дед. Это был мой дед!

Мама всхлипнула, а старик погладил меня по плечику, мне стало совсем страшно, и я заревел.

— Он похож на тебя, Милли, — седая щетина и морщины деда были так ужасны, что я орал как резаный. — Но все же это Браун…

И опять «включился свет».

— Как ты себя чувствуешь, Дик? — спросил джентльмен в маске. Я ответил:

— Олл райт, сэр.

Эту фразу, я, конечно, сумел бы составить и при своем трояке по английскому. Но произнес я ее так, как мне никогда до того не удавалось. И уже произнеся, я с каким-то легким, запоздалым удивлением отметил, что понял фразу, произнесенную цэрэушником по-английски. И притом признал себя Диком… Нет, в этот момент я еще помнил, что я — Коротков Николай Иванович. Но уже очень смутно.

— Рассказывай, что ты помнишь, — велел парень из Си-ай-эй, и я стал рассказывать сон. По-английски, без запинки, совершенно естественно, с интонациями и выговором, которые могли быть у человека, рожденного под звездно-полосатым флагом.

— Спать! — вновь приказал мне парень, и я вновь нырнул во тьму «кинозала», где меня ждал новый клип…

Я сидел на стульчике за большим столом, где устроилось много людей. На мне был бархатный костюмчик, салфетка на шее, а прямо передо мной — торт с четырьмя свечками. Все загорланили:

— Хэппи бефдей ту ю! Хэппи бефдей ту ю!

Хэппи бефдей, диа Дикки! Хэппи бефдей ту ю!

А я дул на свечи, и приторно-сладковатый, смолисто-восковой дымок щекотал мне нос.

И опять я уже знал все, что увижу дальше. Было как бы две картинки: одна яркая, цветная, вторая — блекловатая, такая, какую можно, и бодрствуя, представить в воспоминаниях… Эта картинка все время бежала впереди, а потом на яркой я видел все как бы воочию. Иногда эти картинки хорошо совмещались, иногда на цветной что-то выглядело чуть-чуть не так, но в общем и целом все события проходили именно в том порядке, как предсказывала бледная картинка.

Это был первый день рождения, который я запомнил. За столом были мать, отец, старшая сестра отца, тетя Клер, младший брат отца Уилл, этих я уже хорошо помнил. Остальные лица были, как бы смазаны. Потом я сразу переместился в детскую, где находились мои сверстники: кузен Тедди, сын Уилла, Ник Келли — я сразу увидел его, и четырехлетним на яркой картинке, и тридцатилетним на бледной… Именно тут я почему-то подумал: «Нику сейчас тридцать, значит, мне должно быть столько же». Где-то сидело число «двадцать». Откуда оно взялось? Не понимая этого, я смутно почуял беспокойство. Потом что-то мигнуло, словно вспышка фотоблица, беспокойство по поводу того, что мне двадцать лет, исчезло. Как и само число, которое стало просто комбинацией из двойки и нуля — ничего для меня не значащей. Зато 30 стало значить многое — этими двумя цифрами выражалась протяженность моей прожитой жизни.

Внезапно всплыло какое-то личико с раскосыми, подмазанными глазенками. Вспомнился запах женской голой груди. Да, это было там, в Сайгоне, я был пьян, но все же сил на то, чтобы стать мужчиной, у меня хватило. До этого я только целовался и щупал, в нашем городке нравы были еще не те, что в Нью-Йорке.

А вот это, по-моему, было в джунглях, где-то в районе Плейку. Они били из минометов калибра 82 миллиметра. Надо мной срубило верхушку дерева, и за шиворот попал хвост от рассеченной гадюки. Я думал, что это целая змея, и орал, ожидая, что она куснет меня в задницу. Все стали ржать, потому что думали, что никого не задело, и потешались надо мной до тех пор, пока не заметили, что Джо Бронсон убит.