Книга Гром победы раздавайся! - Николай Андреев

— Регент указал, что через два месяца мы уже должны будем прокладывать коридоры в минных полях у Босфора и смотреть на удивленные лица турецких артиллеристов, проспавших высадку нашего десанта. Надеюсь, я не зря ответил, что великий князь может целиком и полностью рассчитывать на наш флот и Морскую дивизию?

Все собравшиеся, как по команде, поднялись со своих мест, вытянувшись во фрунт. Колчак получил однозначный и уверенный ответ.

В штабе флота заработал «Бодо», соединявший Севастополь со Ставкой…

«Картину маслом», сотворенную руками кирилловцев и Сизова, оценили и генералитет, и министры. Алексеев долго вглядывался в ряды новоиспеченных гвардейцев. Сердце сжималось у него в груди, в глазах потемнело. Он едва не повалился наземь, но Кирилл Владимирович и Гурко успели подхватить старого генерала. Михаил Васильевич, нелегко переживший прошедшие дни, не оправившийся после болезни, получил сильнейший удар. В Ставке, которую Алексеев считал своею вотчиной, его на виду у целой толпы людей сняли с должности и заменили каким-то там Николаем Николаевичем Юденичем, не показывавшим носа с Кавказа. Это же удар по чести и достоинству! Так же ведь нельзя было: сослали, как нашкодившего дуэлянта. И это перед самым началом блестяще спланированной им наступательной операции! Даже то, что не он один попал «под разгон», совершенно не радовало, не грело душу…

А генералитет с правительством великолепно оценили чествование. Они увидели, что за плечами Кирилла стоит пусть и не великая, но все-таки — сила. Тысяча штыков, прошедших огонь петроградских баррикад и бои великой войны, практически оцепившая Ставку, смогла бы подавить любой мятеж. Да на него совершенно и не хотелось идти: в глазах других это было бы предательство, неподчинение командованию, главковерху, удар по законной власти, явный, ничем не прикрытый. Игру, которая привела к отречению Николая, здесь провернуть бы так легко не удалось. К тому же в руках у Кирилла теперь были политические лидеры возможного заговора. А норов великого князя, за пару недель изменившийся до неузнаваемости, никто не хотел на себе проверять. Да еще и эти чествователи, чьему полку Кирилл Владимирович даровал звание лейб-гвардии Кирилловского полка…

На этом импровизированном параде даже Ромейко-Гурко стало дурно. Только сейчас он осознал, что это был удар в отместку за принуждение Николая к отречению. Генералы сами себе вырыли глубокую-глубокую могилу, и великий князь мог их столкнуть туда в любой момент. Ему просто стоило, как главковерху, подписать указ о лишении всех чинов и званий тех, кто вздумает перечить, а потом отдать под военный трибунал, о создании которого Кирилл объявил после чествования. В двадцать четыре часа выносился приговор любому, кто будет заподозрен в политической пропаганде. В восемь часов — любому, кто агитирует за прекращение войны и братание с германцем. А любого, кто откажется выполнять прямой приказ командира во время сражения, офицер получал право пристрелить на месте.

Это были ужасные, драконовские меры, которые будут стоить сотен жизней, но Кирилл не мог допустить повторения известной ему истории…

— Sheise, was macht dieser russishe Soldat?[2]— немецкий офицер предложил соседу посмотреть в бинокль на то, что творится напротив русских окопов.

Отряд солдат пробегал небольшое расстояние, а затем «залегал». Несколько секунду ничего не происходило. Потом тот из солдат, кто был ближе всего к немецким позициям, что-то кричал и поднимал руку вверх. Затем подсчитывал, сколько человек тоже подняло руки. Если таких насчитывалось больше половины, отряд вновь поднимался и шел вперед. Минута-другая — и все повторялось вновь.

Только со слов пленных немцам удалось выяснить, что на самом деле отряд голосовал за то, продолжать ли атаку или нет — прямо на виду у германских пулеметов…

— Александр Иванович, знаете, — разговор регента с военным и морским министром состоялся чуть позже «парада», — я не хочу водить вас за нос, вы человек неглупый.

Кирилл и Гучков общались в весьма любопытном месте — кабинете отрекшегося самодержца. Отсюда даже не успели вынести некоторые вещи Николая Александровича: например, повсюду были расставлены фотографии Аликс и детей, портрет Александра Миротворца, иконы…

Кирилл буравил министра взглядом, чтобы тот не чувствовал себя в безопасности и спокойствии: нужно волнение, нужны нервы, и тогда человек не будет полностью контролировать свои слова и действия. А отсутствие контроля — это шажок к правде, к раскрытию тех мыслей, что держит в голове Александр Иванович.

— За последние дни мне удалось доказать, что один человек, заручившись поддержкой нескольких ключевых фигур, сможет сделать невероятно многое в такое время. Сегодня же я показал, что мне совершенно не хочется терпеть на постах в армии людей, плетущих интриги против главковерха. Надеюсь, доказывать, что неподчинения в правительстве я не допущу, мне не придется?

Октябрист оказался вдалеке от поддержки. Волнующийся Петроград остался там, позади, где и помощники по партии и возможные союзники. На генералитет надеяться не приходилось. Кириллу, как догадывался Гучков, хватало сообразительности, чтобы ударить по самым больным местам и найти его помощников в Ставке. И, главное, великий князь был настроен весьма решительно. Народ таких все-таки боится и уважает. А уж народ, перед носом которого помахали столькими возможностями и вот-вот дадут насладиться новыми свободами…

— Кто же вы, тысяча чертей, такой? — вырвалось у Гучкова. Александр Иванович тоже слишком устал за прошедшие дни. Сизов смог его сломать. И не таким хребет удавалось перебить в свое время.

— Я тот, кто пришел всерьез и надолго, — Кирилл подумал, что эта шутка здесь подойдет как нельзя лучше. — И не намерен уходить, не приведя Россию к победе, а народ — к тому, чего не смог добиться Петр Аркадьевич Столыпин. Александр Иванович, вы либо подписываете прошение об отставке с поста военного и морского министра, либо остаетесь в Ставке, помогая мне довести эту войну до победного конца. Каков ваш ответ?

Гучков задумался, серьезно задумался. Да, великий князь оказался совсем не тем, за кого его все принимали до отречения Николая. Послушная игрушка сама вот-вот должна была стать кукловодом, и у этой игрушки зубы оказались даже поострей, чем у акулы. Александр Иванович думал, что же сможет противопоставить регенту… Снять его, поставить нового? Каким образом? В Ставке в этот день оказалось множество недовольных, но у всех их Кирилл уже смог перебить хребет. Великий князь задавил их страхом, не ввел даже — вверг в апатию. Никто не смог бы ему что-то противопоставить, а уж его штыкам… Вызывать части с фронта, поднимать Брусилова и Рузского? Даже если они и согласятся, то их офицеры просто на это не пойдут. Нарушить сперва приказ Николая о подчинении регенту, а затем — приказания нового Главковерха? Не пойти втихую против, не саботировать, а напрямую заявить: «Я не намерен тебе подчиняться!»? Это было слишком…

Подчиниться? Этому выскочке? Этому диктатору, который уже начал железной рукой наводить в армии нечто, что считает порядком? Диктатору, который обещает провести невиданную, невозможную до того даже не реформу, но целую революцию? Диктатору, который в случае чего мог использовать крестьян и рабочих, интеллигенцию, многих монархистов против нескольких промышленников, поддерживавших Гучкова? Диктатору, который все-таки был даже чем-то симпатичен Александру Ивановичу, что-то было в нем притягательное после Петрограда, выступления в Государственной думе, в Ставке…