Книга Старый гринго - Карлос Фуэнтес

— Мы передвигаемся быстро и неприметно, а твои волосы светятся ночью, как белый костер, старик. Иди-ка своей дорогой, тут — войско, а не богадельня.

— Не торопись, испытай меня, — сказал старик, и сказал это очень твердо, вспоминает молоденький полковник Фрутос Гарсия.

Женщины было подняли шум, но тут же замолчали, когда генерал взглянул на старика с той же холодной твердостью, с какой тот произнес свои слова. Генерал вытащил, из-за пояса длинноствольный кольт. Старик не шевельнулся в седле. Тогда генерал бросил ему пистолет, и старик поймал кольт на лету.

Все ждали. Генерал засунул руку в глубокий карман походных штанов и вытащил блестящее серебряное песо, большое, как яйцо, и плоское, как часы, и подбросил его вверх, высоко и прямо. Старик не шелохнулся, пока монета не оказалась в метре над головой генерала, и лишь тогда грянул выстрел; женщины вскрикнули, Куница оглянулась на женщин, полковник и Мансальво смотрели на своего начальника, и только мальчик смотрел на гринго.

Генерал лишь головой чуть дернул. Мальчик кинулся искать монету, поднял из пыли, слегка потер погнутый диск о патронную ленту и подал генералу. В самой середине орла зияло крохотное отверстие.

— Возьми монету, Педрито, это ты его к нам привел, — ухмыльнулся генерал, а кусочек серебра, казалось, жег ему пальцы. — Я думаю, для кольта-44 самое подходящее дело дырявить такие монеты, как эта, хотя она была моим первым богатством. Ты ее заработал, Педрито, говорю — возьми себе.

— Этот человек пришел сюда помирать, — сказал Мансальво.

— Теперь уж и не знаю, святой ли он, — сказала Куница, понюхивая свои цветочки на груди.

«Что может понадобиться гринго в Мексике?» — спрашивал себя молоденький полковник.

В глазах у него застыла мольба, но если старый гринго и не мог читать мысли тех, кто видел, как он спустился с островерхих гор на равнину, зато неустанно повторял свои собственные слова, написанные, чтобы еще много раньше возвестить им о том, что «сей осколок человечества, сей лицетворный образ острых ощущений, сей сплав человека и примата, сей смиренный Прометей пришел, чтобы выпросить, да, чтобы вымолить для себя благо небытия».

«К земле и небесам, растениям пустыни, ко всем человеческим существам обращал страдающий путник свое молчаливое заклинание: — Я пришел, чтобы умереть. Не поскупитесь на выстрел милосердия».

V

Старый гринго усмехнулся, когда генерал Томас Арройо, выпятив нижнюю губу, сдунул прядь волос, падавшую на глаза, и, подбоченясь, встал перед иностранцем.

— Я — генерал Томас Арройо.

Имя прозвучало громко и хлестко, но роль разящей стрелы отводилась военному чину, и гринго тотчас же понял, что пресловутый мексиканский «мачизм»[12]— со всеми своими дурацкими штучками — неизбежно обрушится на его седую голову: здешним надо знать, на что он годится, испытать его, но и не раскрыться перед ним, не показать ему своего истинного лица.

Его превозносили до небес после героической выходки с кольтом и подарили широкополое сомбреро; его заставили съесть лепешку тако с начинкой из бычьих яичек и кровяной колбасы со жгучим зеленым перцем; ему принесли устрашающего вида бутыль с крепким мескалем,[13]на дне которой замер червяк.

— Значит, генерал гринго идет с нами?

— Офицер-картограф, — ответил старик. — Девятый полк волонтеров из Индианы. В Гражданской войне в Северной Америке.

— В Гражданской войне! Да это лет пятьдесят назад, когда мы тут еще от французов отбивались.

— А что за начинка в этих тако?

— Бычьи яйца и кровь, индейский генерал.[14]Две вещи, которые тебе понадобятся, если хочешь идти с войском Панчо Вильи.

— А что это за спиртное?

— Не бойся, индейский генерал. Червячок уже сдох. Зато мескаль будет долго жить.

Когда солдатки поднесли ему тако, Арройо и парни бесстрастно переглянулись. Старый гринго молча жевал, целиком проглатывая маленькие стручки перца, чтобы не потекли слезы и не покраснело лицо.

— Гринго жалуются, что в Мексике болеют животом. Но еще ни один мексиканец не умер от поноса, когда ел и пил в своей стране. Вот как эта бутыль, — говорил Арройо. — Если в тебе, как в бутыли, всю жизнь сидит червячок, вы с ним вместе состаритесь в свое удовольствие. Червячок кушает одно, ты — другое. Но если ты начинаешь есть те штучки, какие я видел в Эль-Пасо, всякий харч, завернутый в бумажку, запечатанный, чтоб и муха не села, вот тогда червяк набрасывается на тебя самого, потому как ни ты его не знаешь, ни он тебя не знает, индейский генерал.

Но старый гринго решил запастись терпением своих предков-протестантов, невозмутимых и от всего оградившихся своей верой, и подождать, пока генерал Томас Арройо покажет ему лицо, незнакомое остальным.

Они были в личном вагоне генерала, своим убранством напоминавшем старому гринго один из тех публичных домов, куда он захаживал в Новом Орлеане.

Опустившись в глубокое, обитое красным бархатом кресло, он с усмешкой потрогал кисточки на портьерах из золотистого шелка. Канделябры, которые висели у них как раз над головой, зазвякали, когда поезд дернулся и запыхтел, трогаясь с места, а молодой генерал Арройо налил себе стакан мескаля, и старик без единого слова последовал его примеру. Но от Арройо не ускользнуло насмешливо-презрительное выражение глаз старика, когда тот обозревал внутренность вагона: полированные стенки, стеганую обивку потолка. Старый гринго все это время не давал себе воли, сдерживал обычное желание задеть за живое, съязвить, то и дело повторяя про себя: «Пока не надо».

Его удивляло, что тогда же, с самого начала, ему приходилось обуздывать и другое чувство — отеческую нежность к Арройо. Он приглушал оба этих чувства, но Арройо только замечал (или только хотел замечать) взгляд, полный затаенной насмешки. И его глаза стали двумя совсем узкими щелками, а поезд словно решил, что хватит стоять на месте. Паровоз набирал скорость, рассекая сумерки пустынной равнины, удаляясь от гор, которые еще напоминали о том титаническом действе, когда одни горы рождали другие, подставляли плечи одна другой и поддерживали друг друга — порой нехотя, до упора сталкивая свои огромные вершины, венчаемые золотом и пурпуром на закате, пронизанные изумрудными и голубыми жилами в основании своих гигантских туловищ. Теперь молчаливое море зелени колыхалось у самых его ног, и старик, глядевший в окно, понял, что движение зеленых волн создает деревцо, по-английски называемое «дымным деревом».