Книга Марта Квест - Дорис Лессинг

Подходя к дому, девушки увидели своих матерей, сидевших за стеной из золотистого вьюнка. У самой веранды, прежде чем завернуть за угол и подняться по ступенькам, Марта поспешно бросила:

— Ты иди, а я… — и вошла в дом, тогда как Марни, мысленно поблагодарив подругу за догадливость, присоединилась к женщинам.

Марта проскользнула в комнату, точно преступница, которую могли уличить те, кто сидел на веранде, ибо стоило им повернуть голову, как они увидели бы ее в окно. Сначала, когда дом только построили, никаких веранд не было. Миссис Квест решила, что дом должен быть повернут фасадом к вельду. «Точно корабль — носом вперед», — весело поясняла она. Вокруг всего дома шли окна, из которых открывалась широкая панорама гор и вельда, — узкие простенки как бы разрезали ее на отдельные кадры. Теперь же перед окнами была устроена веранда с навесом, и в комнате стало довольно темно. У одной стены стояло пианино, несколько стульев и два небольших диванчика, а у другой — обеденный стол. Много лет назад, когда ковры и ситцевые занавески были еще новые, комната эта, с ее кремовыми стенами и гладким черным линолеумом под ковром, выглядела даже красивой. Сейчас же она казалась не только вылинявшей, но грязной и захламленной. К пианино никто не притрагивался. На буфете, где стоял серебряный чайный поднос, который подарили деду миссис Квест в день, когда он уходил из банка на пенсию, валялись какие-то камни, орехи, болты от плуга и склянки с лекарствами.

Когда миссис Квест только приехала, все над нею потешались по поводу ее пианино и дорогих ковров, ее платьев и того, что, заходя к соседям, она оставляла визитные карточки. Теперь она сама грустно посмеивалась над собой, вспоминая об этом.

Посреди комнаты торчал столб из очень твердого дерева — кратегуса, поддерживавший перекрытия потолка. Прежде чем поставить этот столб, его неделями вымачивали в крепком химическом растворе, чтобы предохранить от нашествия муравьев и всяких букашек; тем не менее он был теперь весь усеян крошечными дырочками, и, если приложить к нему ухо, можно было услышать, как трудятся мириады крошечных челюстей; из дырочек непрерывной струйкой сочилась тончайшая белая пыль. Марта стояла подле столба, выжидая, когда на веранде все отвернутся и она будет в безопасности, и чувствовала, как он шатается у своего основания под полом. Вот и все так у ее родителей: столько лет твердили друг другу, что необходимо вовремя сменить столб, а теперь, когда насекомые незаметно подточили его, так что от малейшего стука он гудит, как барабан, они успокаивают себя, говоря: ничего, мол, страшного, ведь крыша, собственно, никогда и не опиралась на него. И в самом деле, если взглянуть вверх, то между гребнем крыши и тем, на чем, казалось бы, она должна держаться, был виден просвет в добрых два дюйма. Для тростниковой крыши было, видимо, вполне достаточно переплетения тонких перекладин, на которых она покоится. Весь дом был такой — шаткий и нелепый; он держался буквально «на честном слове», но вопреки всякому вероятию, как преданный друг, продолжал стоять. «В один прекрасный день он рухнет нам на голову», — ворчала миссис Квест всякий раз, когда муж, по обыкновению, заявлял, что им не осилить ремонта. Но дом не рушился.

Улучив удобный момент, Марта проскользнула в соседнюю комнату. Это была спальня ее родителей — большая квадратная и довольно темная комната, в ней было всего два окна. Мебель была сколочена из банок из-под бензина и парафина, выкрашенных и обтянутых кретоном. Занавески, в свое время купленные в Лондоне, выцвели и стали желтовато-серыми. На тонкой сеточке основы, свободно пропускавшей слепящий солнечный свет, выделялись темные контуры важных павлинов, краска которых оказалась прочнее всего остального. У одной стены стояли рядом две широкие железные кровати; у другой, против них, — туалетный столик. Привычка не сделала Марту слепой, и она отлично понимала, до чего у них дома все убого и запущенно. Ни у кого из членов семьи не было ощущения, что они на самом деле живут здесь. Дом строился как временное пристанище — таким он и остался. В будущем году они непременно вернутся в Англию или переедут в город. Ведь будет же когда-нибудь хороший урожай, повезет и им, и они выиграют, нападут на золотую жилу. Годами мистер и миссис Квест толковали на эту тему; Марта теперь уже не прислушивалась к этим разговорам — они так ее раздражали, что она не могла их выносить. Уже в одиннадцать-двенадцать лет она понимала, что ее родители обманывают себя, понимала настолько ясно, что могла бы сказать: «Если бы они в самом деле хотели куда-то переехать, то давно бы это сделали». Но эта мысль, подсказанная трезвым рассудком и отчаянием, так никогда и не оформилась в мозгу Марты, и она, порицая родителей за их нелепые иллюзии, невольно разделяла их убеждение, что дом, где они живут, — это еще не их настоящий дом. Она знала, что Марни и другим соседям он кажется невероятно жалким и даже гадким; но стоит ли стыдиться того, что ты никогда — ни на минуту — не считал своим домом?

Итак, очутившись в спальне родителей и удостоверившись, что дверь плотно закрыта, Марта осторожно подошла к квадратному зеркальцу, висевшему на гвозде посредине оконной рамы, над туалетным столиком. Она даже не взглянула на столик — так противно ей было то, что стояло на нем. Многие годы миссис Квест называла женщин, употребляющих косметику, беспутными, а потом, убедившись, что все красятся, купила и себе губную помаду и лак для ногтей — да только неподходящего цвета, так как совсем не разбиралась в такого рода вещах. При этом от пудры ее пахло затхлой мукой, точно от лежалого кекса. Марта поспешно накрыла коробочку крышкой и сунула ее в ящик, чтобы не чувствовать запаха. Потом, приподнявшись на носки, стала разглядывать себя в зеркало — оно висело слишком высоко для нее, так как миссис Квест была женщина рослая. Марта не могла примириться с тем, как, по мнению матери, она должна выглядеть. Ночью она подолгу рассматривала себя в карманное зеркальце — прислонит его к подушке, ляжет рядом, чтобы видеть свое отражение, и нашептывает себе, точно возлюбленный своей подруге: «Красавица, какая же ты красавица!» Так она успокаивала себя, когда миссис Квест подшучивала над ее неуклюжестью или мистер Квест сетовал, что девушки в здешних краях слишком рано созревают.

У Марты было довольно широкое, но правильное лицо с заостренным подбородком, серьезные карие глаза, пухлые губы, прямые, как ниточка, черные брови. Иногда она приносила свое зеркальце в спальню к родителям и там, поставив его под углом к зеркалу, висевшему на окне, принималась разглядывать себя в профиль — при таком повороте ее широкое лицо казалось тоньше. Если вот так откинуть голову, распустить волосы, чтоб они светлой волной падали по плечам, и полураскрыть в нетерпеливом ожидании губы (Марта особенно тщательно трудилась над этим), то она по-своему даже хорошенькая. Но одно дело — лицо и голова, а совсем другое — тело: Марта ведь могла видеть себя лишь по частям — зеркало было очень маленькое. Платья, которые ей шила мать, были уродливы и даже неприличны: она была уже вполне сформировавшейся девушкой с высокой грудью, хоть и стянутой материей, но не менее заметной от этого, и полными бедрами, выпиравшими под прямою юбкой. Мать говорила, что в Англии девушки начинают «выезжать» самое раннее в шестнадцать лет, чаще даже — в восемнадцать, а до тех пор, если они из хорошей семьи, носят только такие вот платья. То, что сама она никогда не «выезжала» и что семье ее было далеко до того уровня аристократичности, какой необходим для выезда в свет, не меняло дела: уж таковы условности, на которых зиждется общественная жизнь Англии. К тому же миссис Квест вполне разумно полагала, что, если бы она удачнее вышла замуж или если бы они успешнее повели хозяйство, можно было бы договориться с преуспевающей родней и устроить «выезд в свет» для Марты. Таким образом, сколько Марта ни попрекала мать за снобизм, та и ухом не вела: невозмутимо обдергивала на Марте детские платьица, так что девушка съеживалась от раздражения, и несколько смущенно бормотала: