Книга Страсти у вулкана - Элен Алекс

И эта туда же.

— Она купается там на все четыре фазы луны, — со знанием дела заявила Люси Надсен, — и на полнолуние, и на четвертинки.

У моей несчастной сестры Мины совсем аппетит пропал, мне даже ее жалко стало, нельзя же так реагировать на любую светскую болтовню.

— Какие еще такие четвертинки? — вытаращилась Мина.

— Хватит чепуху молоть, — сказала наконец умная Колли Биррит. — Всякое колдовство носит научное обоснование, еще никто ни разу не застал Гельхиадиху на месте преступления, все только сказки друг другу про нее рассказывают.

И мы все ненадолго замолчали, эстетично поднося к губам чашки с горячим чаем и старательно обдумывая, кого бы еще сегодня как-нибудь поддеть.

Даниэль сидела в отдельном кресле, подносила к губам чашку с горячим чаем и делала вид, что рассматривает журнал по ведению домашнего хозяйства. Есть такие тонкие натуры, которые ничего не едят ни на людях, ни наедине с собой. Они — эфир, мираж, неопределенность.

И их никогда не интересуют ни сплетни, ни мнение других людей. Ни уж тем более — журналы по ведению домашнего хозяйства.

Я попыталась немного подумать о том, зачем же тогда это все здесь и сейчас. Эта комната, столы, горячий чай, жующие рты, такая толстая Люси Надсен со своими булочками, такая тонкая и наблюдательная я, и эфемерная Даниэль, делающая вид, что она такая же, как все. Как тут вдруг кто-то сделал погромче звук телевизора.

И мы опять увидели его.

Его снимали в аэропорту, едва ли не у трапа самолета. Ветер трепал его непослушные волосы, солнце светило ему прямо в глаза. Он, как обычно, куда-то улетал или откуда-то прилетел.

— Это наш известный не только у нас писатель, — сообщило местное телевидение.

Марк Роснан всегда выглядел эффектно. Темные волосы, синие глаза. Он носил светлые костюмы и рубашки. Запонки, галстуки, все как надо, он был идеален всегда.

Марк Роснан улыбнулся, и все встало на свои места. Журналисты окружили его тесным полукольцом.

— Марк Роснан, — спросили журналисты, — вы сейчас пишете что-нибудь?

— Я всегда что-нибудь пишу, — сказал Марк Роснан.

— А просто так жить не можете? — ехидно спросили журналисты.

— Нет, — покачал головой Марк Роснан, — просто так не могу.

— Это будет роман?

— Да, роман.

— А прочему у вас такие небольшие романы?

— Потому что я не имею права утомлять читателей.

— Своей неукротимой фантазией?

— Да, неукротимой фантазией.

— А почему вы так долго пишете свои короткие романы?

— Потому что это очень нелегко, — улыбнулся Марк Роснан.

— Ваши произведения — граненые алмазы. Как вам удается достигать такого совершенства прозы?

— О совершенстве моей прозы будет судить время, а я просто отвечаю за каждое свое слово.

— Каждое ваше слово должно быть отточено, как алмаз?

— Что-то в этом роде, — улыбнулся Марк Роснан.

— Ах! — сказали все мы, нежные и впечатлительные телезрительницы, потрясенные очередной встречей со своим кумиром.

И кумира пригласили на посадку.

Нам еще показали, как он поднимается по трапу, а затем он скрылся в самолете. Но мы все точно знали, что он обязательно вернется, он непременно прилетит.

— Какой он все-таки прелесть, — сообщила нам толстая Люси Надсен, как только пришла в себя.

— Это самый интересный мужчина во всем мире, — сказала первая красавица класса Лили Найт.

— Это самый умный писатель на земле, — заявила отличница Колли Биррит, поправив на переносице очки.

Даниэль была единственная, кто так и не взглянула на экран телевизора. Она продолжала листать толстый журнал по ведению домашнего хозяйства.

И только когда мы окончательно поделились впечатлениями о самом замечательном человеке во всей нашей галактике и смогли спокойно приступить к вкусной еде и повседневным мыслям, Даниэль наконец-то закрыла журнал и отставила чашку с давно остывшим чаем на ближайший столик. Она подняла глаза и встретилась со мной взглядом.

И я поняла все. И то, что ей даже не надо было смотреть телевизор. Ей не надо было ничего ни говорить, ни знать.

Потому что она и только она была частью этого самого умного, таинственного, неповторимого и самого замечательного человека в мире.

И об этом прекрасно знала она. И, быть может, уже догадывался он. И теперь точно знала я.

Как-то я сказала своей сестре Мине:

— Марк Роснан — это неразгаданная тайна нашего города.

На что Мина сказала:

— Нет, это Гельхиадиха — неразгаданная тайна нашего города.

— Это почему?

— Твой Марк Роснан весь как на ладони, все, о чем он думает, можно прочесть в его произведениях, а что на уме у нашей Гельхиадихи, это действительно очень интересно.

Я рот так и раскрыла, ей, видишь ли, о чем думает Гельхиадиха интересно.

— Твоя Гельхиадиха еще ничего уникального не сделала, — сказала я.

— А твой Марк Роснан с места никогда не сдвинется, чтобы кого-то полюбить, — сказала она.

— Но так не бывает.

— Бывает.

— Марк Роснан однажды совершит такой безумный поступок, который удивит весь город.

— Марк Роснан будет сидеть в своем доме и ждать, пока счастье само не постучит к нему в окно. И ни одна женщина в этом городе не увидит в его руках волшебную коробочку с кольцом.

— Наверное, какой-нибудь внучатый племянник Гельхиадихи увлечет тебя куда больше, — сказала я.

Мина раскрыла рот.

— С чего ты взяла, что у Гельхиадихи есть племянник? — удивилась она.

— Ну должен же у нее быть хоть кто-то из родственников. Однажды в город приедет какой-нибудь ее внучатый племянник, и в нашей жизни настанет время больших перемен.

— Ну не знаю, — протянула Мина, — в жизни, конечно, все бывает, но чтобы у нашей Гельхиадихи были какие-то родственники?

Через несколько дней мы с Миной поливали наш палисадник. В природе наступила большая жара, и мама сказала, что скоро завянут не только ее любимые розы, но и наши семейные фикусы. И строго-настрого предупредила, чтобы мы не вздумали лениться и вышли на улицу, а не заливали бедные растения из окна второго этажа.

Как я уже говорила, наш дом находится рядом с домом Гельхиадихи. Правда, между нашими оградами пролегает дорога — широкая, асфальтированная, она плавно переходит в пологий каменный берег, а затем постепенно уходит прямо в реку. Интересно, зачем? Глупое место.