Книга 39 ключей. Книга 11. Восстание Весперов - Джуд Уотсон

Стол все-таки вынесли мальчики — Лукас и Томас. Вон, у них вся одежда вымокла от пота.

Лукас брезгливо разглядывал свои ладони и пытался вытащить застрявшую в пальце занозу. Самый старший из детей, он просто физически неспособен к любому труду. Интеллектуал и белоручка от природы, не забывал напоминать всем и каждому, что он уже взрослый и самостоятельный человек — ему исполнилось двадцать три года. Правда, большинство его сверстников уже женятся и рожают детей в этом возрасте. Но Лукас, по всей видимости, не создан для семейного очага. Он неустанно брюзжал, что ради семьи ему пришлось оставить Оксфорд. Правда, и студентом он оказался не совсем прилежным — учился без большой пылкости, с профессорами и однокашниками был холоден, а в компании сверстников терялся. Любое общество тяготило этого одиночку, а тех, кто оказывался рядом с ним, пугала его нелюдимость и холодность.

С темными, как у матери, волосами, густыми и вечно нахмуренными, как у отца, бровями, настороженным и тревожным взглядом, этот гибкий, высокий, изящно сложенный молодой человек напоминал змею. Младший брат и сестры так и называли его: последняя ирландская змея. Гидеон, заслышав это, не давал им спуску, но не мог не согласиться с таким определением и постоянно чувствовал опасность и тревогу, находясь рядом со своим первенцем.

Лукас умел бесшумно войти в любую дверь и тихо стоять за спинами тех, кто даже не подозревал об этом. Он часто являлся непрошеным гостем в комнаты своих родных и молчаливо наблюдал за ними со стороны долгим немигающим взглядом. Дома он ходил так, что казалось, будто скользит вдоль стен, и если бы он вдруг зашипел, то это никого не удивило бы. От его молчания и непроницаемых глаз веяло ледяным холодом.

Младший же напоминал скорее дубовый бочонок или даже бочара — коренастый, приземистый, крепкий, словно слегка утопленный в землю. Гидеон готов поспорить, что Томас без всякой помощи, один, вынес на себе этот несчастный стол, несмотря на добрых несколько сотен фунтов веса и восемь футов длины. Этот тринадцатилетний крепыш уже мог, шутя, обыграть любого верзилу в рукоборье, а однажды, в порыве гнева и нешуточной обиды, прошиб головой дубовую дверь. Дети дразнили его за это и говорили, что он вышиб из себя последние мозги и стал туп, как дуб. Но Гидеон знал, что это не так. Томас далеко не глуп. Да, он был так же, как и старший, молчалив. И не очень смышлен. Но далеко не бездарь. Просто ум его был скорее приземленным и основательным. И несуетливым. Зато, если его не торопить, то — Гидеон готов биться об заклад! — любая задача оказалась бы решена.

Томас с отвращением воззрился на вымоченные в масле суровые тряпки, которые Оливия бросила перед ним на стол.

— Так, давай, — командовала она. — Стол сам по себе не отмоется. И вы, девочки… да что же это такое! Джейн, марш сюда! Катерина, где тебя носит, бездельница?!

А девочки были, как всегда, заняты каждая своим.

Десятилетняя Джейн, самая младшая из детей, охотилась среди клумбы с осенними хризантемами за бабочкой.

«Откуда в это время года бабочки?» — подумал Гидеон.

Но Джейн виднее.

Это хрупкое эфемерное создание было настоящим сорванцом — копна выгоревших спутанных волос с рыжевато-соломенными прядями, огромные, на пол-лица, синие, как небо, глаза. Эти глаза так жадно, так самозабвенно и страстно смотрели на мир, что, казалось, были готовы выпить его без остатка. Руки ее и платье были вымазаны в красках и туши. Глядя на нее, Гидеон невольно улыбнулся, узнавая в ней самого себя — она, как и он, имела веселую привычку записывать и зарисовывать на руках и на одежде все, что попадалось ей на глаза интересного и любопытного. Полная противоположность старшей сестре.

Катерине было пятнадцать. Она устроилась, скрестив ноги, прямо на капустной грядке, и забыв обо всем на свете, с упоением разбирала на части бронзовый астрологический глобус, который всегда, сколько она себя помнила, стоял в самом центре дома — посередине стола. Этот в высшей степени точный, мастерски сработанный, точно произведение искусства, глобус когда-то прислал им из Милана отец Гидеона.

Катерина одевалась, как мальчишка — в широкую грубого сукна тунику и мужские, отрезанные по колено, штаны. Ее коротко остриженные темные волосы постоянно падали на глаза, но она, казалось, ничего не замечала. Разбирая глобус на части, ее тонкие длинные пальцы работали, как инструмент — быстро и ловко — словно проделывали этот фокус уже сотни раз. Уйдя с головой в работу, Катерина самозабвенно отвинчивала болты, гайки и пружинки. Удивительно, но Гидеон без всякого сожаления наблюдал за занятием дочери, несмотря на то, что она до последнего винтика разобрала их семейную реликвию и подарок деда.

Эта девочка тоже напоминала ему самого себя — подростка, с жадностью первопроходца набрасывавшегося на все, что можно разобрать на части, что состоит более, чем из одного цельного куска. Каждый из них — и отец когда-то, и дочь сейчас, — испытывали невыразимое удовлетворение, утоляя голод ученого-естествоиспытателя.

Он медленно вышел из тени. Оливия первая заметила его. Он, затаив дыхание, залюбовался ее красотой — как в тот день, когда увидел ее впервые. Она была все так же хороша и желанна, как и двадцать пять лет назад. Длинные упрямые локоны ее были черны, как полночь; яркие зеленые глаза все так же лучисты; взгляд непреклонен и прям. Гидеон не раз ловил себя на мысли, что лучшее в его детях было от Оливии. Она, также как Джейн, всегда умела разглядеть красоту и неповторимость в том, что ее окружало — будь то крыло обыкновенной бабочки или невесомая парящая в воздухе былинка. Пальцы ее были такими ловкими и умелыми, что она, как и Катерина, умела сама починить любую вещь в доме, орудовать инструментом не хуже иного плотника, а мечом — наравне с рыцарями.

Но в минуту опасности она была похожа на Лукаса. Она преображалась и становилась проницательной и беспощадной, как змея. Она бесстрашно бросалась на любого, кто угрожал ее семье, и взгляд ее немигающих зеленых глаз был страшней взгляда гадюки.

Как и Томас, Оливия была физически сильной и упорной. Она могла лбом расшибить любую дверь, разве только ей еще не приходилось в буквальном смысле биться головой об стену. Обычно, чтобы добиться своего, ей хватало одного взгляда. Этот взгляд открывал любые двери, смягчал сердца и отвращал врагов.

Она небрежно сдула упавшую на лицо непослушную прядь и уперлась руками в бока.

— Ну что, Гидеон Кэхилл? Если вы закончили дела с его светлостью, то, может быть, теперь снизойдете и поможете мне справиться с кучей этих неуправляемых детей?

— Папа! — вскрикнула Джейн, расплываясь в улыбке.

Она все-таки поймала свою бабочку и бежала к нему, держа ее в сложенных лодочкой ладонях.

— Смотри, что у меня! — весело подпрыгнула она. — Можно я разрисую ей крылышки?

— Нет, дитя мое, — Гидеон с трудом сдерживал улыбку, — иначе это крохотное создание может серьезно заболеть.

— Но она тогда станет еще красивее! Намного красивее! — кричала Джейн.