Книга Острое чувство субботы. Восемь историй от первого лица - Игорь Сахновский

О том, что я должен лечь на операцию, она сказала таким тоном, словно известила дырявое мусорное ведро, что ему предстоит быть опорожнённым. Или, возможно, остаться на помойке вместе с содержимым. Тут уж как повезёт.

Я ещё имел глупость поинтересоваться: чего ожидать в случае удачной операции? На что надеяться-то?

Она так возмутилась, что, наконец, вскинула на меня глаза, полупрозрачные, как холодец: «А вы чего хотели, мужчина?!..» И снова трепетно так поддёрнула сбрую под халатом. Дескать, что за нескромный запрос, постыдились бы! Да, я понимаю. Клиенту морга лучше помолчать в тряпочку.

Мне захотелось разбить в щепки этот блядский туалетный столик, но я воздержался. Будем считать, пациент сам напрашивается на презрение, когда заискивает перед врачом. Взрослые достойные люди, очутившись в медкабинете, как-то мгновенно скисают, превращаются в покорных овец. На них тяжело и неприятно смотреть.

Поэтому не стал я столики сокрушать, а молча пошёл на воздух.

Когда в апреле на обочине тротуара плавятся под солнцем остатки снега, они горят ослепительнее, чем свежий сугроб. Меня всю сознательную жизнь больше любых цветов привлекал белый. И мой самый удачный проект, который громче всего хвалили и награждали, назывался «Белое на белом». Но сейчас меня гораздо сильней интересует цветной воздух.

Так вот, уйдя от врачихи, я мысленно ещё немного проплевался в сторону портупей и чулок в сеточку, доделал одну срочную работу и спустя полторы недели поехал в правильный медицинский центр на обследование. Там с утра тихая очередь томится в кожаных креслах с общим выражением на лицах: «Участь моя решена». Деликатный женский голос приглашает тебя по имени-отчеству пройти в очередной кабинет. На меня таких кабинетов понадобилось четыре. И в каждом из них разные спокойные ребята одинаково твёрдо и сочувственно мне сказали: да, операция нужна, чем скорее, тем лучше. Внятно и по-честному.

Только вот в паузе между третьим и четвёртым кабинетами случилась коварная засада.

Со мной вдруг разоткровенничалась одна красивая особа из соседнего кресла, по виду советская фотомодель на пенсии. Ей не терпелось поведать о своём муже, кажется, уже покойном, которому делали точно такую же операцию. Он, конечно, был сильный и мужественный человек — генеральный конструктор пивзавода! Хотя, конечно, хронический гипертоник. А хирурги здесь, конечно, самые лучшие в городе. Но перед началом операции анестезиолог делает укол в глазное яблоко. Это, конечно, бывает очень больно. А у хронического гипертоника в момент укола в глаз, конечно, может случиться скачок давления. А скачок давления во время такой операции, конечно, грозит кровоизлиянием, если не в глаз, то в мозг.

Когда она чётвертый или пятый раз упомянула укол в глазное яблоко, я заметил, что моё неслабое воображение потихоньку сползает на грань обморока. Если вообще возможен обморок воображения.

Потом меня позвали в последний кабинет, и я так и не услышал, что произошло с генеральным конструктором пивзавода, хотя я не отказался бы узнать, например, отчего он умер. Как-никак мой товарищ по несчастью. Но больше его прекрасную вдову я ни разу не встречал.

В четвёртом кабинете мне назначили экзекуцию на конец мая, и я поехал домой. Дома я разделся догола, мысленно поставил будильник на бесконечность и лёг спать. Я так делаю, когда хочу отвернуться от всего белого света и поглубже уткнуться в себя.

Проснулся уже в сумерках, смертельно голодный, поэтому оделся, умылся и пошёл в магазин. Вокруг моего дома все магазины дорогие, но парфозные. Там можно купить мангостаны или мраморную говядину, но пахнет попкорном и тухлой рыбой. А на углу соседнего квартала есть маленький хороший гастроном, который держат татары. Продукты у них обыкновенные, зато обслуживают так, что хочется остаться и жить. Прямо возле прилавка.

На крыльце татарского гастронома сидела Надежда Викторовна, синюшная и грустная. Она ужинала. Возле неё на ступеньках стояли картонный стаканчик из-под кофе, бутылка «Аква Минерале» и пластиковая тарелка с корейской морковью. Выглядела Надежда Викторовна гораздо хуже, чем зимой. Зимой она ещё красила губы и кокетничала с местными алкоголиками. А тут совсем посинела и опухла.

Я сел рядом на ступеньку и пожелал Надежде Викторовне приятного аппетита. Она поглядела на меня почти со страхом. Было видно, что она готова обороняться, чтобы не прогнали, но пока не знает — как.

Покупатели старательно обходили нашу ступеньку.

Наконец, Надежда Викторовна придумала веский аргумент защиты и объявила во всеуслышание:

— За мной сейчас машина придёт!

И даже не суть важно, что за машина имелась в виду: милицейский «уазик», такси или, допустим, свадебный лимузин. Всё равно прозвучало круто. Я легко представил, как через весь город, возможно, с мигалкой и сиреной, летит специальное авто за Надеждой Викторовной, пока она не торопясь доедает свою корейскую морковь. И не дай бог, какой-нибудь ублюдок заподозрит, будто Надежда Викторовна никому в мире на хрен не нужна! За ней сейчас машина придёт.

Лет шесть назад я был в гостях у одного приятеля, чью фамилию я называть не буду. Потому что упоминать его фамилию равносильно бесстыдной похвальбе. Приятель купил дом на Ривьере и чистосердечно, с удовольствием приглашал к себе. Я позвонил ему по дороге из аэропорта, и он сказал: «Приезжай немедленно! У меня здесь такой гость!..»

Когда я зашёл в гостиную, примыкающую к внутреннему садику, там сидел Ив Сен-Лоран собственной персоной. Вид у него был больной и усталый. На столе перед ним стояли крошечная кофейная чашка и бокал с минеральной водой. Хозяин дома познакомил нас и на две-три минуты оставил наедине.

Я молчал. Молчать было невежливо, но дежурные замечания о погоде-природе мне кажутся и вовсе бездарной насмешкой.

Знаменитый кутюрье, видимо, тоже почувствовал неловкость, он сделал неопределённое движение рукой в сторону выхода и сказал по-английски:

— За мной сейчас машина придёт.

Не знаю, зачем он это сообщил. Может, просто давал понять, что скоро освободит нас от своего сиятельного присутствия. И куда, в таком случае, девался автомобиль, который его сюда привёз?

Этот эпизод мне вспомнился только потому, что наша районная бродяжка Надежда Викторовна абсолютно безошибочно срифмовала себя с мировой знаменитостью, почти не отличишь. Хотя у Надежды Викторовны, я заметил, гораздо сильнее понты, чем у Ива Сен-Лорана. Из-за этих понтов я, например, больше не решаюсь предлагать ей денег (уже пробовал), поскольку могу быть сразу послан в зад или за вином. Тогда, скорей всего, я тоже захочу её послать.

Когда шёл назад из магазина, меня догнала мысль, что я мог позвать Надежду Викторовну к себе домой и дать ей возможность вымыться в ванне. Но я догадывался, что одной помывкой история не ограничится, мне придётся иметь в виду или даже курировать дальнейшую участь Надежды Викторовны. А момент таков, что мне пора бы уже собственную участь поиметь в виду.